Вниз из-за русского тына с удвоенной силой полетели сулицы, бревна и камни, добивая тех, кто имел несчастье оказаться в числе штурмующих стену. На глазах Субэдэ гибла лучшая тысяча его тумена.
Из-под ногтей его побелевших пальцев, сжимающих рукоять сабли, выступила темно-красная, почти черная кровь…
* * *
В крышу ударило – в который уж раз за эту седьмицу. Однако поруб был крыт на совесть – как-никак, серьезное помещение, не курятник какой-нибудь. Но, как говорит молва народная, капля камень точит. Видать, и в крыше поруба образовалась прореха.
К ногам крестоносца упала стрела. У самого наконечника стрелы тлел примотанный к древку кусок просмоленной пакли.
– Орда город поджигает, – равнодушно произнес крестоносец.
– Чаво? – зевнул дед Евсей.
– Говорю, степняки город твой решили поджечь, – повторил рыцарь.
– Дык они насчет Козельска много чаво в последнее время решали, – сказал дед, протирая глаза. – Однакось выкусили. Я мыслю, что и на этот раз обломаются. Ты б затушил ту пакость, а то ишшо солому подожжет.
Крестоносец ударил каблуком по стреле. Древко переломилось, под сапогом зло зашипело.
Они сидели на пучках прошлогодней соломы, прислонясь спинами к противоположным стенам поруба. На коленях деда Евсея по-прежнему лежал взведенный самострел. На коленях крестоносца покоились его руки, крепко связанные сыромятным ремнем.
Рыцарь тоже зевнул и энергично потряс головой.
– Сон нагоняешь своей зевотой, – пожаловался он. За время плена его лающий акцент почти исчез.
– Дык я ж не нарочно, – ответил дед и снова зевнул. – Почитай весь день Орду колошматили.
– Вы колошматили. А я на палке висел, как баранья шкура.
– Тебя в полон взяли. Значить, положено висеть, – наставительно сказал дед.
– Слушай, старик! – вдруг взмолился крестоносец. – Христом Богом прошу – скажи своему воеводе насчет меня! Поди ж забыли уже все, что у них пленный в порубе сидит.
– Пробовал раз сказать, – вздохнул Евсей. – Отмахнулся Федор Савелич, «потом» сказал. Да и то правда – не время лезть к нему с разными глупостями. Скажи спасибо, что отвязываю тебя от перекладины, когда сам здесь сижу.
– Спасибо??? – взвился рыцарь. Сложенные вместе кулаки под веревками сжались, став похожими на боевой молот. – Спасибо сказать?!! Слышишь, старик, я не хочу сдохнуть здесь, как крыса! Развяжи мне руки и верни мне мой меч!
– Но-но, не балуй!
Покоящийся на коленях деда Евсея самострел угрожающе шевельнулся.
– Ишь ты, «развяжи». Я те меч верну, а ты меня тем же мечом, да по темечку.
Дед покосился на руки пленника и проворчал:
– Хотя мне много не надо. Мне и одного твоего Удара хватит, чтобы Богу душу отдать. Вон у тебя кулачищи-то какие здоровые.
Крестоносец перевел дух.
– Если б я хотел убежать, я бы давно это сделал, – устало произнес он.
– И куды ж ты убег бы, сердешный, – хмыкнул дед, – кады кругом Орда? Развяжи его, ишь! А он воям нашим, что сейчас на стенах стоят, тем мечом – да по спинушкам.
– Даю слово… – послышалось от противоположной стены.
– Ась? – не расслышал дед.
– Я сказал – даю слово, – громче повторил крестоносец. – Ты знаешь, старик, что такое рыцарь?
– Да как же, видали, – кивнул Евсей. – Не лучше тех басурманов, что намедни на стены карабкались.
Рыцарь опустил плечи и расслабился. Его затылок коснулся прохладной бревенчатой стены, взгляд устремился в потолок, туда, откуда недавно прилетела стрела.
– Может быть, ты и прав, – сказал он. – Может, мы и не лучше. Война есть война, и на войне случается всякое. И то, что хорошо для одних, всегда плохо для других. Но знаешь…
Он замолчал на мгновение, потом опустил голову и, прямо взглянув в глаза своего стража, произнес:
– Знай, старик, настоящий рыцарь никогда не бьет в спину и не нарушает своего слова.
Евсей неуверенно пожал плечами.
– Может, оно и так. Ну, не наши – так ордынцы тебя прищучат. Какая тебе разница, как подыхать?
– Есть разница, – жестко произнес крестоносец. – Мои далекие предки верили, что Один не берет в Вальхаллу тех, кто пришел к нему связанным и без меча.
Лохматые брови деда Евсея поползли кверху.
– Кто? Куды? Кого не берет?
– Бог войны моего народа не берет в небесную обитель воинов, погибших без меча в руке, – терпеливо объяснил пленник.
– А, типа наш Перун… кхе-кхе…
Евсей воровато оглянулся по сторонам, словно кто-то мог их подслушать.
– У нас тоже бог был, из старых, – понизив голос сказал он. – Не любил, когда вой к нему безоружными приходили. Кое-кто порой доселе рядом с крестом его знак – громовое колесо о шести спицах, на груди носит. Особливо на войне…
Сказал – и задумался. На и без того морщинистом лбу собрались мощные складки.
– Крестом поклянись, что русичам вреда не сотворишь, – решил наконец Евсей. – Но не нашим крестом, а своим.
Крестоносец усмехнулся.
– Темный ты, старче, – сказал он. – Крест – он един. Что для нас, что для вас. Это люди разные. И у кого-то крест в душе небесным огнем выжжен, а кто-то им лишь душонку свою снаружи от сраму прикрывает…
Голос крестоносца обрел твердость и зазвенел.
– Крестом единым клянусь, что не причиню вреда ни тебе, ни твоему народу!
Глаза Евсея заблестели восторженно.
– Эх… Красиво сказал! – вздохнул он. – Даром что разбойник… Ну да ладно, Бог с тобой, уломал.
Кряхтя, он поднялся со своего места и достал из-за пояса большой мясницкий нож. Крестоносец протянул руки навстречу лезвию. Обрезки ремня упали на утоптанный земляной пол.
– Прибьет меня воевода, – бормотал старик, пряча нож обратно. – Как есть прибьет.
Крестоносец, растирая запястья, рассмеялся.
– Вряд ли прибьет, старче. Ты ж сам говорил – не до нас ему нынче.
Он шагнул к железной куче, горой сваленной в углу.
– Поможешь бронь вздеть?
– Куды ж деваться? – вздохнул старик. – Вот ведь свалилась нелегкая на старости лет…
Евсей помог рыцарю застегнуть наколенники, оплечья и наручи, при этом качая головой и причитая:
– Охо-хонюшки, батюшки светы! И чего делаю? Разбойного человека в побег из узилища собираю!
Справившись с доспехами, рыцарь накинул на плечи белый плащ с черным крестом, бережно расправил такой же крест на накидке, после чего надел на голову стеганый подшлемник, и, водрузив сверху шлем-топхельм, взял в одну руку тяжелый двуручный меч. Подбросил его на ладони – и вертанул колесом, так, что загудел спертый воздух поруба.
