Комбинация этих факторов — многочисленных улиц, оживлённых парков в оживлённых местах и различных способов использования территории, не связанных с проживанием, — создаёт совершенно иную обстановку, нежели угрюмая, ничем не облегчённая высокая плотность и высокая степень покрытия земли. Но эта комбинация также порождает ряд резких отличий от плотно застроенных зон, «облегчённых» открытыми участками. Результаты весьма различны потому, что каждый из упомянутых мной факторов обеспечивает куда больше, чем «облегчение» от высокой степени покрытия земли. Каждый из них своим неповторимым и незаменимым способом вносит вклад в разнообразие и жизненную энергию района, способствуя сотворению на основе высокой плотности чего-то конструктивного, а не просто нейтрального.
Утверждать, как это делаю я, что крупным городам нужна высокая плотность жилья и высокий коэффициент покрытия земли, — значит, по расхожему мнению, солидаризироваться с чем-то столь же мерзким, как стая хищных акул.
Но с тех пор, как Эбенизер Хауард, поглядев на лондонские трущобы, заключил, что ради спасения людей необходимо отказаться от городской жизни, положение вещей изменилось. Успехи в областях не столь омертвелых, как градостроительство и жилищное реформирование, в таких областях, как медицина, санитария и эпидемиология, как здоровое питание и трудовое законодательство, коренным образом революционизировали опасные и унизительные условия, в прошлом неотделимые от жизни густонаселённых больших городов.
Между тем население городских ареалов (крупнейших городов с пригородами и прилегающими малыми городами) продолжало расти, и ныне они дают 97 % нашего совокупного прироста населения.
«Можно ожидать, что эта тенденция продолжится, — говорит доктор Филип М. Хаузер, директор Центра исследований населения в университете Чикаго, — <…> потому что подобные агломерации — самые эффективные единицы производства и потребления, какие наше общество когда-либо производило на свет. Сами по себе размер, плотность и концентрированность наших стандартных городских ареалов, против которых возражают некоторые градостроители, принадлежат к числу наших самых ценных экономических преимуществ».
Между 1958 и 1980 годами, указывает доктор Хаузер, население США должно вырасти на величину между 57 миллионами (в случае низкой рождаемости на уровне 1942–1944 годов) и 99 миллионами (в случае роста рождаемости на 10 % по сравнению с уровнем 1958 года). Если рождаемость останется на уровне 1958 года, прирост населения составит 86 миллионов.
И практически весь этот прирост уйдёт в городские ареалы. Источником немалой его части, разумеется, будут сами эти большие города, потому что они уже не являются пожирателями людей, какими были ещё сравнительно недавно. Они стали поставщиками людей.
Этот прирост может растечься по пригородам, полупригородам и унылым новым «промежуточным» зонам, распространяясь из унылых внутренних старых городских районов, где преобладает вялая промежуточная плотность.
Или же мы сумеем извлечь выгоду из этого прироста населения в городских ареалах и хотя бы часть его использовать для усиления несостоятельных ныне городских районов, кое-как ковыляющих при промежуточной плотности, и довести их до такого состояния, когда (совместно с другими условиями генерации разнообразия) уплотнение будет способствовать развитию живой, неповторимой, полнокровной городской жизни.
Трудность состоит уже не в том, чтобы при высокой плотности в городских ареалах избегать губительных эпидемий, антисанитарии и эксплуатации детского труда. По-прежнему думать в подобных категориях — анахронизм. Нынешняя трудность состоит в том, чтобы в городских ареалах избавиться от губительной апатии и беспомощности.
Решение не может заключаться в бесплодных попытках проектировать внутри городских ареалов новые самодостаточные малые или средние города. Эти ареалы и без того уже усеяны аморфными, раздроблёнными участками, которые в прошлом были сравнительно самодостаточными и цельными малыми или средними городами. Втягиваясь в сложную экономику городского ареала с его огромным выбором в отношении места работы, отдыха и покупок, они сразу же начинают утрачивать цельность и сравнительную самодостаточность в социальном, экономическом и культурном планах. Городская экономика XX века несовместима с изолированной жизнью малых и средних городов на манер XIX столетия.
Столкнувшись с фактом роста и без того многочисленного населения крупных городов и городских ареалов, мы сталкиваемся с необходимостью оказать разумную помощь подлинной городской жизни и увеличить экономическую силу городов. Глупо отрицать тот факт, что мы, американцы, — городская нация, живущая в условиях городской экономики, и, отрицая это, терять по ходу дела и подлинно сельские участки внутри городских ареалов, как это у нас на протяжении последних десяти лет неуклонно происходило со скоростью примерно в 3000 акров в день.
Разум, однако, не главенствует в этом мире, и нет уверенности, что он будет главенствовать и в этом вопросе. Безрассудная догма, будто такие здоровые районы, как густонаселённый бостонский Норт-Энд, не могут из-за своей густонаселённости не быть трущобами и средоточием зла, не была бы принята современными градостроителями так, как она ими принята, не имей место два фундаментально различных взгляда на концентрированные скопления жителей и не будь эти два взгляда эмоционально обусловленными по сути своей.
Большие объём и плотность человеческой массы, характерные для крупных городов, очень часто автоматически считают злом. Это распространённая аксиома: люди очаровательны в малых количествах и отвратительны в больших. Если стоять на этой точке зрения, отсюда следует, что концентрацию людей нужно физически минимизировать всеми способами: уменьшать, насколько возможно, само их количество и, кроме того, поддерживать иллюзии пригородных лужаек и свойственной малым городкам безмятежности. Отсюда следует также, что бьющее ключом разнообразие, присущее большим концентрированным скоплениям людей, нужно приглушать, прятать, сглаживать, стыдливо превращая в подобие более разреженной, более податливой откровенной однородности, часто свойственной зонам со сравнительно редким населением. Отсюда следует, что беспокойные существа, каковыми являются люди, когда их собирается вместе много, необходимо распределять по клеткам и убирать с глаз долой, добиваясь максимальной тишины и порядка, точно на современной птицеферме.
Но есть и другой взгляд. Свойственные крупным городам большой объём и плотность населения можно считать положительными факторами, веря в их ценность как мощнейшего источника жизненной силы и полагая, что на малом пространстве они дают возможность проявиться колоссальному, бьющему через край богатству различий и возможностей, во многом уникальных, непредсказуемых и благодаря этому ещё более ценных. Если стоять на такой точке зрения, отсюда следует, что с присутствием в крупных городах больших масс людей, собранных вместе, нужно не только честно мириться как с физическим фактом. Отсюда следует, что нужно приветствовать это как благо, повышать, где необходимо для цветения городской жизни, концентрацию людей, добиваться зримо оживлённой публичной уличной жизни, максимально обеспечивать и поощрять экономическое и визуальное разнообразие.
