10 апреля по инициативе Берии Президиум ЦК партии утвердил постановление об отмене двух партийных решений по «мингрельскому делу», согласно которому высокопоставленные чины Грузии мингрельского происхождения (заметим тут, что Берия тоже был мингрелом) обвинялись в сотрудничестве с националистической белоэмиграцией и с зарубежными спецслужбами.
[51]
Это реабилитационное постановление не стали публиковать в центральной прессе и ограничились его оглашением на закрытых партсобраниях в Грузии. Именно с этого момента члены лидерской группы осознали, что они полностью обелили Берию, сняв с него все грехи, но оставив за ним возможность обвинять теперь уже их в грехах; поняли, что Абакумов и Рюмин в его руках стали дамокловым мечом над каждым из них.
А Берия 26 мая проявил дружеское участие к Маленкову и заботу о его добром имени, направив ему записку о том, что давнее дело бывшего министра авиационной промышленности А.И. Шахурина, командующего ВВС страны Главного маршала авиации А.А. Новикова, заведующих отделами ЦК партии А.В. Будникова и Г.М. Григорьева, осужденных в 1946 г. за провал в строительстве самолетов, — еще одна фальшивка Абакумова. Значит, необоснованна и тогдашняя кратковременная опала Маленкова в связи с этим делом как куратора авиационной промышленности в ГКО. После чего Маленков уже сам сделал все дальнейшее, чтобы ускорить реабилитацию жертв произвола. И 29 мая военная коллегия Верховного суда СССР прекратила дело Шахурина и других за отсутствием состава преступления, а 12 июня Президиум ЦК отменил соответствующее решение Политбюро от 16 мая 1946 г..
[52]
Так Берия наглядно показывал соперникам, что они зависят от него.
А пока что он форсировал работы по развитию ракетно-ядерного щита и запуски ракет на секретных полигонах в Капустином Яру и под Семипалатинском, детали чего были известны в совокупности только ему. Под Сталинградом, на первом полигоне, завершались испытания ракеты ПВО 10-Х, созданной конструкторским бюро В.Н. Челомея, и продолжались, с переменным успехом, запуски баллистических ракет стратегического назначения Р-5 и Р-11 из конструкторского бюро С.П. Королева. На втором полигоне велись приготовления к взрыву водородной бомбы. Успех того и другого сделал бы Молотова как сторонника жесткого внешнеполитического курса и Булганина как министра обороны союзниками Берии. После чего желательно было привлечь на свою сторону еще одного члена узкого руководства. Не годились Каганович и Микоян, не имевшие за собой ничего, кроме прошлого. Требовался голос Хрущева, который мог обеспечить поддержку и 125-тысячной армии партийных функционеров, и всеохватывающей пропагандистской машины.
Хрущев, вошедший в группу лидеров, поначалу вел себя незаметно — как один из шести секретарей ЦК партии, хотя и руководивший повседневной работой партийного аппарата. Нам думается, что в те дни он еще страшился ответственности за трагедию, происшедшую при похоронах Сталина в ночь на 7 марта в Москве. Ведь именно он, как председатель комиссии по организации похорон, обязан был сделать все возможное, чтобы избежать жертв чудовищной давки. Увереннее Хрущев почувствовал себя после Пленума ЦК, когда официально стал председательствовать на заседаниях секретариата ЦК. Но и тогда он еще продолжал уклоняться от поддержки, даже косвенно, любого из двух претендентов на полную власть и избегал высказывать свои взгляды относительно внешней политики страны и путей ее экономического развития.
Сокращение числа секретарей ЦК партии с 10 в октябре 1952 г. до 4 спустя пять месяцев нарушило прежнюю практику наблюдения ими за работой 17 отделов ЦК и усилило роль самих секретарей, получивших в свое распоряжение по четыре-пять отделов. Значимость последних соответственно понизилась, хотя они и оставались «приводными ремнями» ЦК и каналом обратной связи, последней инстанцией для жаловавшихся, советовавших или доносивших о чем-то местных партийных организаций и отдельных членов партии. А в самом секретариате царили пока зыбкость и неустойчивость, отражавшие борьбу между членами Президиума ЦК. В таких условиях опереться на кого-либо из секретарей означало в открытую стать на сторону либо Маленкова, либо Берии, т. е. выиграть многое или проиграть все. Опора же на отделы сулила возможность потом, кто бы ни взял верх, возглавить многотысячный партийный аппарат. Хрущев избрал второй вариант. Он не стал тогда вдаваться в международные связи КПСС, знакомиться с положением в зарубежных коммунистических и рабочих партиях, оценивать их ориентацию и отношение к СССР, оставив это на усмотрение Суслова. Не вникал пока и в начатую Поспеловым с середины марта кампанию по десталинизации, поначалу весьма слабую. Не обращал внимания и на поддержку Поспеловым легкой «оттепели» в литературе и искусстве. А все силы отдал реорганизации части аппарата ЦК, обосновывая ее оглашенной тенденцией к упрощению и сокращению управленческих структур.
17 марта, на первом после смерти Сталина заседании секретариата, Хрущев помог Суслову преобразовать Комиссию по связям с зарубежными компартиями в отдел ЦК и передал его Суслову под наблюдение. 25 марта провел слияние четырех отделов — художественной литературы и искусства, науки и вузов, философских и правовых наук, экономических и исторических наук — в отдел науки и культуры, сделав его заведующим хорошо знакомого ему по партийной работе на Украине A.M. Румянцева. A B.C. Кружкова, бывшего зав. отделом художественной литературы и искусства, не сократил (как Ю.А. Жданова) и не понизил в должности, но передвинул на важный в партийной иерархии отдел пропаганды и агитации, который с войны последовательно занимали Г.Ф. Александров, Д.Т. Шепилов, Суслов и Михайлов. 8 апреля Хрущев слил административный отдел, занимавшийся подбором кадров для силовых министерств, включая МВД, с отделом планово-финансовых органов и утвердил заведующим A.Л. Дедова, рекомендованного Шаталиным, т. е. Маленковым.
[53]
Лишь 16 апреля Хрущев совершил поступок, раскрывший его ориентацию, поддержав предложение о ликвидации одного из ключевых структурных подразделений ЦК, фактически стоявшего над всеми остальными, — отдела по подбору и расстановке кадров, за работой которого наблюдал Шаталин, и утвердил Е.И. Громова заведующим вторым по важности для функционирования КПСС отделом — партийных, профсоюзных и комсомольских органов, впоследствии переименованным в организационный и взятый сразу же Хрущевым под свой прямой контроль. Наконец, помог Суслову в третий по счету раз возглавить отдел по связям с зарубежными компартиями, освободив от поста прежнего заведующего В.Г. Григорьяна и отправив его на работу в МИД.
[54]
Это однозначно свидетельствовало о переходе Хрущева в лагерь Берии. Нам кажется, что Хрущев опасался услышать новые «признания» Абакумова, теперь уже о самом себе: о своей роли в ликвидации сепаратистского вооруженного подполья — западноукраинской Украинской повстанческой армии в 1944–1949 гг., окончившейся лишь частичной удачей, и о его инициативе при подготовке секретного указа Президиума Верховного Совета СССР насчет высылки в Сибирь украинских и прибалтийских крестьян, отказывавшихся вступать в колхозы. Новой ситуацией воспользовался Берия, пожелавший приписать лично себе и новому МВД «умиротворение» западных земель. Сначала он нарочито преувеличил опасность ситуации. Со второй половины апреля отдел партийных, профсоюзных и комсомольских органов совместно с МВД начал концентрировать сугубо негативные сведения о ситуации в Литве и Западной Украине, оперируя данными с 1944 по 1952 г. Соответствующие материалы, отраженные в двух записках Берии, были внесены на рассмотрение Президиума ЦК: 8 мая — по Литве, 16 мая — по Западной Украине. Благодаря поддержке со стороны Хрущева и Молотова инициативу Берии признали своевременной, важной и поручили секретариату ЦК в трехдневный срок подготовить проекты постановлений. 20 мая вариант обоих документов обсудили, внесли коррективы и 26 мая утвердили их.
[55]
