Легко заметить странную двусмысленность решения. Прежде всего то, что первых секретарей отнюдь не обязывали создавать «тройки» и брать на учет с помощью сотрудников НКВД возвратившихся из ссылки «кулаков и уголовников». Им только предлагалось, то есть оставлялось на их собственное усмотрение, сделать это или не сделать. Во-вторых, в решении ПБ от 2 июля вполне определенно говорилось о том, что взятых на учет следует разделить на «наиболее враждебных» и «менее активных». И в том, и в другом случае явно подразумевалась отдача на произвол «троек» далеко не всех взятых на учет, а лишь «зачинщиков всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений», а также участников подобного рода действий, несомненно, подлежащих уголовному преследованию. Наконец, вряд ли случайно на столь сложную и потому продолжительную работу отводилось всего пять дней. Безусловно, подразумевалось, что действовать «тройки» будут недолго и лишь по уже существующим в управлении НКВД спискам.
Столь же важным является иное. Что же произошло за те три дня, что отделяли два решения? Кто настоял на втором и подготовил его проект?
Сегодня достоверно известно только то, что последнее заседание ПБ — до принятия как первого, так и второго решения — состоялось 23 июня, перед самым началом открытия пленума. На самом пленуме не прозвучало ни слова, давшего основание для принятия документа от 2 июля. Так, в докладе Яковлева можно насчитать всего несколько фраз, да и то не связанных одним периодом, о «врагах», к тому же применительно к конкретным партийным и советским работникам. Стецкий в своей речи вообще не коснулся этой проблемы, а Молотов посвятил ей всего три минуты в ходе часового выступления. Лишь двое из участвовавших в прениях, хотя и мимоходом, говорили о необходимости помнить о существовании политических противников. А. П. Гричманов: «Многие работники… ничего не делают в отношении разоблачения врагов». У. Д. Исаев: «На выборах мы будем сталкиваться с обстановкой непосредственной классовой борьбы. Муллы, троцкисты, всякие другие контрреволюционные элементы уже сейчас готовятся к выборам, уже сейчас ведут борьбу против нас…»
[5]
Решение от 2 июля безусловно дублирует решение от 28 июня, порожденное запиской Эйхе. Как же возникла такая взаимосвязь и последовательность?
Есть все основания полагать, что Р. И. Эйхе, обращаясь в ПБ, действовал не только от себя, лишь в своих интересах. Он выражал требования значительной группы первых секретарей, а может быть, и их абсолютного большинства, настаивал на том, что загодя обговорили члены широкого руководства в кулуарах пленума либо вечером после доклада Яковлева и речи Молотова. Трудно отказаться от предположения, что инициативная записка Эйхе являлась неким пробным шаром, способом проверить, пойдет ли сталинская группа им навстречу в данном вопросе и насколько, чтобы в противном случае предпринять адекватные меры. Например, поставить вопрос о дальнейшем пребывании в составе ЦК, в партии Яковлева, Стецкого, а может быть, еще и тех, кто стоял за их спиной, — Сталина, Молотова, Ворошилова, Жданова, Вышинского и других. Тех, кто не только откровенно угрожал им, членам ЦК, от которых, единственных, и зависели состав ПБ, секретариата, оргбюро, но и продемонстрировал весьма действенный способ борьбы с противниками, заставив пленум всего лишь тремя поднятиями рук сократить численность членов и кандидатов в члены ЦК практически на треть. В пользу такого предположения говорит косвенный, но заслуживающий самого пристального внимания факт — редкое, даже уникальное посещение руководителями региональных парторганизаций кремлевского кабинета Сталина в те самые дни, что и разделяют принятие двух решений ПБ. 1 июля со Сталиным и Молотовым встретились пять первых секретарей: Дальне-Восточного крайкома — И. М. Варейкис, Саратовского крайкома — А. И. Криницкий, ЦК КП(б) Азербайджана — М.-Д. А. Багиров, Горьковского обкома — А. Я. Столяр, Сталинградского обкома — Б. А. Семенов. 2 июля еще четверо: Омского обкома — Д. А. Булатов, Северного крайкома — Д. А. Конторин, Харьковского обкома — Н. Ф. Гикало, ЦК КП(б) Киргизии — М. К. Аммосов. Примечательно, что они заходили в кабинет Сталина не вместе, а последовательно, друг за другом, причем первые беседовали со Сталиным и Молотовым довольно долго — Варейкис более двух часов, Булатов около часа, остальные же выходили довольно быстро, через 40, 30, 15 минут
[6]
.
Мы уже никогда не узнаем, о чем тогда шла речь. Возможно, о каких-либо конкретных проблемах отдельных регионов или об общем для них, например, о сельском хозяйстве, о котором шла речь на пленуме. Может быть, о подготовке к выборам, о разработке тактики выдвижения и поддержки кандидатов в депутаты от партии. Однако нельзя исключить и того, что разговоры с первыми секретарями 1 и 2 июля стали своеобразным опросом широкого руководства по поводу записки Эйхе. Столь же вероятно и то, что все эти посетители кабинета Сталина, начиная с Варейкиса и Булатова, ультимативно требовали наделения всех первых секретарей теми же правами, которые уже обрел руководитель Западно-Сибирской партийной организации. При этом могло оказаться и так, что Варейкис и Булатов излагали мнение большинства широкого руководства, а остальные лишь подтверждали это.
Но как бы то ни было, остается непреложным факт, что решение ПБ появилось именно 2 июля, после двухдневных переговоров с первыми секретарями. В тот самый день, в который зафиксирована рабочая встреча только двух членов узкого руководства, Сталина и Молотова, продолжавшаяся с 2 часов 40 минут дня до 7 часов 45 минут вечера. Небезынтересно и другое. 1 июля у Сталина побывал фактический руководитель КПК М. Ф. Шкирятов, а 2 июля — заведующий ОРПО Г. М. Маленков, то есть ответственные сотрудники аппарата ЦК, напрямую занимающиеся как постоянным контролем за всеми без исключениями членами партии, так и перемещением, назначением и снятием с должности тех, кто входил в номенклатуру ПБ.
И еще одно настораживающее совпадение, если это можно назвать совпадением: шестеро из девяти первых секретарей, посетивших Сталина в его кремлевском кабинете 1 и 2 июля, — Варейкис, Криницкий, Багиров, Столяр, Семенов, Булатов — оказались в числе первых, направивших в Москву на утверждение состав «троек» и число подлежащих расстрелу и высылке. Зачем же Эйхе и его коллегам, если требование о проведении массовых репрессий исходило также и от них, вдруг потребовались не когда-либо, а именно в середине 1937 г. столь жесткие, крайние меры? Объяснение пока может быть лишь одно, то, что исходит из классического положения римского права: «Ищи, кому выгодно». Ну, а широкомасштабные репрессии, да еще направленные против десятков и сотен тысяч крестьян, были выгодны прежде всего первым секретарям обкомов и крайкомов. Тем, кто в годы коллективизации восстановил против себя большую часть населения, которую и составляли колхозники и рабочие совхозов: верующих — бессмысленным закрытием церквей; рабочих и служащих — отвратительной организацией снабжения продовольствием, предметами широкого потребления в годы первой и второй пятилеток с их карточной системой.
Именно местным партийным руководителям, и именно теперь, в ходе всеобщих равных, прямых, тайных, да еще и альтернативных выборов, грозило самое страшное — потеря одного из двух постов, советского, обеспечивавшего им пребывание в широком руководстве, гарантировавшего обладание неограниченной властью. Ведь по сложившейся за истекшее десятилетие практике первые секретари крайкомов и обкомов обязательно избирались сначала депутатами всесоюзных съездов советов, а уже на них и членами ЦИК СССР, как бы подтверждая тем полную и единодушную поддержку всего населения края, области. Потеря же депутатства, теперь уже в Верховном Совете СССР, означала утрату доверия со стороны как беспартийных, так и членов партии. А в таком случае чуть ли не автоматически мог возникнуть вопрос о дальнейшем пребывании данного первого секретаря и на его основном посту, партийном. Решением ПБ по представлению ОРПО его могли утвердить на иной должности, вполне возможно, на хозяйственной, требующей образования, знаний, опыта — всего того, чем он не обладал.
