Один — ученый инженер, другой — гуманитарий, так что оценка получается вполне разносторонней.
Грум-Гржимайло в 1924 году в частном письме за рубеж писал:
«Больна была вся нация, от поденщика до министра, от нищего до миллионера…»
А вот — Готье, дневник июля 1917 года:
«Участь России, околевшего игуанодона или мамонта — обращение в слабое и бедное государство, стоящее в зависимости от других стран… Мы годны… только чтобы стать навозом для народов высшей культуры…»
Убедительно?
Мне кажется — да!
Читатель уже знает, что 4 февраля 1931 года Сталин выступил на 1-й Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности, где сказал:
«Иногда спрашивают, нельзя ли несколько замедлить темпы, придержать движение. Нет, нельзя, товарищи! Нельзя снижать темпы! Наоборот, по мере сил и возможностей их надо увеличивать.
Задержать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим!..
…Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут…»
Не преувеличил ли все же Сталин?
Сто лет или даже пятьдесят — не слишком ли?
Увы, нет! Сравнение уровней экономического развития передовых стран и царской России, особенно в среднедушевом исчислении, обнаруживает как раз примерно такой разрыв — до 50 и более лет.
И подтверждение слов Сталина мы находим у апологетов старой России, В 1909 году на Пятом съезде уполномоченных объединенных дворянских обществ в докладе его делегата Гурко было сказано:
«Все без исключения страны опередили нас в несколько десятков раз. Нас опередили даже балканские страны. Потребление чугуна в Соединенных Штатах — 14 пудов на душу, у нас — 1 пуд. Потребление каменного угля в Соединенных Штатах — 238 пудов, а у нас — около 10 пудов…»
Так как, прав был Сталин, когда призывал:
«Максимум в десять лет мы должны пробежать то расстояние, на которое мы отстали от передовых стран капитализма. Для этого у нас есть все «объективные» возможности. Не хватает только уменья использовать по-настоящему эти возможности, А это зависит от нас. Только от нас!..»?
Думаю — да, он был прав!
А закончил Сталин свою речь словами, опять-таки, историческими, крылатыми:
«Говорят, что трудно овладеть техникой. Неверно! Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять. Мы решили ряд труднейших задач. Мы свергли капитализм. Мы взяли власть. Мы построили крупнейшую социалистическую индустрию. Мы повернули середняка на путь социализма. Самое важное с точки зрения строительства мы уже сделали. Нам осталось немного: изучить технику, овладеть наукой. И когда мы сделаем это, у нас пойдут такие темпы, о которых сейчас мы не смеем и мечтать. И мы это сделаем, если захотим этого по-настоящему!»
Конечно, то, о чем Сталин говорил в начале 1931 года как о факте, в то время и даже через год-два фактом не было.
Однако нельзя сказать, что Сталин обманывал себя и страну, что он выдавал желаемое за действительное… Он просто заглянул в то очень близкое будущее, которое мало кто тогда мог разглядеть.
В 1931 году заглянул в будущий СССР, ну, этак 1939 года.
Ведь Сталин это умел — видеть будущее!
Выступая 3 июля 1941 года по радио, он сказал:
«Товарищи! Наши силы неисчислимы. Зазнавшийся враг должен будет скоро убедиться в этом…»
6 ноября 1941 года он закончил свое выступление на торжественном заседании Московского Совета по поводу 24-й годовщины Октября знаменитыми словами:
«Наше дело правое — победа будет за нами!»
Да, и на этот раз то, что Сталин говорил летом и осенью 1941 года, даже через год, фактом не стало.
Но ведь оно стало фактом!
Пусть и лишь через три с лишним года…
Вот так и в 1931 году Сталин шагнул немного дальше реальности.
Но шагнул он не в химеру, не в утопию, в будущую реальность! Тем он всегда и был силен.
Кризисный 1933 год остался позади, и уже с 1934 года общественная температура стала быстро падать, Россия переболела отсталостью и теперь набирала темпы.
Представим себе стройку…
Строится грандиозное здание — котлован, грязь, леса, строительные материалы, все еще неопределенно, серо и продуваемо ветрами.
Но вот сняты леса, уложены плитки тротуара, высажен молодой парк, и весь замысел открывается во всей силе реального его воплощения.
И все радуются и восхищаются, забыв о былых проблемах, о неудобствах, о строительной грязи и мусоре…
Но радуется ли сам архитектор, если он ранее слышал так много невеселого, злобного и в свой адрес, и в адрес его замысла, верность которого у него не вызывала сомнений с самого начала'?
Он-то, вне сомнений, удовлетворен…
Но рад ли?
Что ж, радость, оказывается, давно съела борьба.
Ведь бывает и так…
Вот и у Сталина, как я понимаю, на фоне нарастающих успехов 30-х годов с годами возрастало чувство законного удовлетворения сделанным, но чувство радости от сделанного он испытывал все реже…
Очень уж тяжелой и утомительной оказалась его борьба за Дело против тех, кто ему мешал.
ПОСЛЕ смерти Ленина Сталин сравнивал его с горным орлом, Думаю, это сравнение пришло ему на ум в том числе и потому, что Сталин сам, скорее всего, внутренне отождествлял себя с орлом — птицей не просто большого полета, а — одинокого полета.
При этом Сталин не был индивидуалистом, Он мог быть, особенно в молодые годы, когда положение «не обязывало», даже душой компании!
Даже в зрелости был отличным собеседником…
Но крупная личность всегда готова к одиночеству уже потому, что далеко не всегда, с одной стороны, она сталкивается с пониманием (а тогда есть ли нужда в общении?).
С другой же стороны, незаурядному человеку не скучно и наедине с самим собой.
К тому же готовность к духовному одиночеству не могла дополнительно не развиться и окрепнуть у Сталина как во время нескольких одиночных заключений, так и в период туруханской ссылки, где способность к постоянному внутреннему общению и согласию с самим собой оказывалась залогом сохранения духовного здоровья.
Впрочем, готовность и склонность — вещи разные, Готовность была воспитана обстоятельствами, склонности же не было.
