Автор этого опуса явно был штатским, поскольку, в отличие от Москаленко, опустил вопрос об оружии. Что, Жуков ни на минуту не расставался с пистолетом? Ничего не говорит он и о присутствии в машине Булганина Москаленко со товарищи, а также названных последними спутников Жукова. Или министр перевозил генералов челночным способом? Зато не забыл упомянуть, что заседание Президиума (непонятно чего) открыл Маленков. Явно версии Хрущева и «Жукова» идут из одного источника, а Москаленко пишет сам, в меру собственной фантазии.
Но ведь и маршал Жуков до чего смел - решается на арест министра даже без приказа непосредственного начальника, министра обороны, по одному лишь хрущевскому слову. Надо же, каких беззаветно преданных генералов воспитала коммунистическая партия! Готовы жизнь положить по слову товарища Хрущева!
На самом деле авторы этих мемуаров, конечно, черным по белому расписались, что это был заговор, и имена своих подельников назвали. Ну да не в этом суть. То, что это был заговор, мы и без их откровений знаем. Интересно другое: эти люди рисковали жизнью, всерьез и по-настоящему. Если бы что-то пошло не так, всем им стоять у одной стенки. Вот и вопрос: что заставило их пойти на такой безумный риск? Чего добивался генерал Москаленко? Неужели готов был на смерть ради поста заместителя министра обороны, который он в итоге получил? А маршал Жуков - неужели рисковал жизнью ради того, чтобы подняться на одну ступеньку карьерной лестницы? А Хрущев? Так ли уж нужна ему была власть в огромной стране? Он и с Украиной-то не справлялся, зато на уютном посту партсекретаря ему жилось очень неплохо, и ответственности, почитай, никакой. Ради чего они все совали голову в петлю?
Хорошо, раз на этот вопрос нет ответа, может быть, стоит задать другой - почему? И, кстати, почему вообще выбрали такой способ проведения путча? Шумный, громоздкий, безумно рискованный. Зачем штурмовать дом возле Садового кольца, устраивать стрельбу в центре Москвы? Если так уж надо было убрать Берию, почему его не могли расстрелять, скажем, по пути из Москвы на дачу, где-нибудь на шоссе? Или того проще: дождаться, когда он отправится куда-нибудь на испытания, и сбить самолет? Или классическим способом, посадив снайпера в окно или на крышу?
И почему все действия путчистов носят отпечаток страшной спешки - так, словно им обязательно надо было ликвидировать Берию именно 26 июня. Ответ простой: чтобы он не успел чего-то сделать. Чего именно? Обсудить с Ванниковым предстоящие испытания? Даже и не смешно.
И тут мы снова приходим к назначенному на 14 часов заседанию неизвестно какого органа, на котором должны были говорить неизвестно о чем, ибо никаких следов в архивах не сохранилось, что уже само по себе наводит на размышления...
«Неважно, какой орган? Еще как важно!»
Итак, Молотов и Каганович утверждают, что это было заседание Президиума ЦК. Хрущев сначала говорит то же самое, а потом меняет версию: совместное заседание Президиума ЦК и Совмина. «Мы условились, что соберется заседание Президиума Совета Министров, но пригласили туда всех членов Президиума ЦК. Маленков должен был открыть не заседание Президиума Совета Министров, а заседание президиума ЦК партии...»
Интересно, а кто такие эти самые «мы»? Применительно к Президиуму Совмина заявление Хрущева лишено смысла. Туда входили пять человек: Маленков, Берия, Молотов, Булганин и Каганович. Стало быть, «мы» - это Президиум ЦК, который включал, кроме уже упомянутых, Хрущева, Ворошилова, Сабурова, Первухина и Микояна. Но тогда к чему мудрить? Раз решил Президиум ЦК, так и проводили бы заседание Президиума ЦК. По составу присутствующих эти два варианта не отличаются. Правда, они должны различаться по кругу рассматриваемых вопросов, полномочиям и порядку проведения - но все равно ни первый, ни второй орган не имел права принимать решения об аресте не только второго лица в государстве, но даже колхозного сторожа. А памятью беззаконий «тридцать седьмого года» овеяно именно Политбюро, «узкое руководство» партией, а не государством. В чем же дело?
Оставим пока этот вопрос и попробуем все же разобраться с органом. Никаких сведений о загадочном заседании, как я уже говорила, не имеется - кроме невнятного маленковского листочка. Что странно. Должна была существовать повестка дня, заранее объявленная участникам заседания, и даже если ее изменили – это не повод уничтожать подготовительные документы. О чем должна была идти речь?
Нигде нет ответа.
И снова нам на помощь приходят Серго Берия и Руслан Чила- чава. Снова в беседе с журналистом Серго приводит подробности, которым он настолько не придал значения, что даже не включил их в свою книгу. На даче, утром или же накануне вечером, он наверняка встречался с отцом и мог знать, какой вопрос будет обсуждаться. И, как оказалось, знал.
Цит. 4.7.
«В тот день, по предложению отца, было назначено расширенное заседание Президиума ЦК, на котором планировалось обсудить деятельность министра государственной безопасности СССР С. Игнатьева и его заместителя М. Рюмина с целью установления их личной вины в фабрикации ряда дел: мингрельского, ленинградского и т. п. ...».
Рюмин к тому времени был уже три месяца как арестован, а Игнатьев еще гулял на свободе. Известно и из других источников, что Берия собирался в этот день потребовать санкции на арест Семена Игнатьева, бывшего министра внутренних дел, бывшего секретаря ЦК, повинного в том, что воскресил в МТБ дух времен наркома Ежова.
А значит, это никоим образом не могло быть заседание Президиума Совмина, поскольку данный вопрос не имеет к нему никакого отношения. Речь шла о чисто партийных делах. Согласно Постановлению СНК и ЦК ВКП(б) от 21 июня 1935 года, арест коммунистов требовалось согласовывать с партийными организациями соответствующего уровня, специалистов - с их руководителями, а крупных государственных чиновников - с Совнаркомом. Игнатьев к тому времени уже не являлся министром, стало быть, его арест формально не требовалось согласовывать с Совмином. Не было в СССР и такого обычая - защищать снятых чиновников. Потому и в тридцать седьмом году их сначала снимали с работы, а потом уже арестовывали - чтобы меньше согласований.
Другое дело - партия. Уж коли человеку случалось побывать на высоких партийных постах, он оставался в рядах партноменклатуры и после снятия - по крайней мере, если не был исключен из партии. Игнатьев к июню 1953 года уже не являлся ни секретарем, ни членом ЦК - однако из партии не исключен, и его арест все же следовало согласовать с Президиумом. Кстати, вопросами кадровой работы также ведал ЦК, а не Совмин. Помните - «кадры и пропаганда»? Так что, если говорить о реальном заседании, это могло быть только заседание Президиума ЦК, а если о придуманном Хрущевым - то совершенно все равно, какое. Более того, когда Никита Сергеевич диктовал свои мемуары, именно Президиум ЦК КПСС как фактически, так и в народном сознании являлся высшим органом Советского Союза.
Ну, и в чем тут дело? Какая разница, что это было за заседание? А ведь, наверное, разница есть, коль скоро это так важно для Хрущева. Давайте еще раз вспомним его рассказ (цит. 1.1.):
