Особенно кипели страсти в Михайловском манеже, где размещался полк броневиков. Обращаемся снова к основному журналистскому свидетельству о тех днях:
«Манеж: был тускло освещен единственным фонарем, висевшим под самым потолком огромного помещения. В темноте смутно маячили высокие пилястры и окна. Кругом были видны неясные чудовищные очертания броневых машин. Одна из них стояла в самом центре помещения под фонарем. Вокруг нее столпилось до двух тысяч одетых в серовато-коричневую форму солдат, почти терявшихся в огромном пространстве величественного здания. Наверху броневика находилось до дюжины человек: офицеры, председатель солдатского комитета, ораторы…
[197]
Поручик в кожаной тужурке, председатель Всероссийского съезда броневых частей, говорил речь:
„Страшно русскому убивать своих же братьев русских. Между солдатами, которые плечом к плечу выступали против царя, плечом к плечу били внешнего врага в боях, которые войдут в историю, не должно быть Гражданской войны! Что нам, солдатам, до всей этой свалки политических партий?.. Мы не хотим гражданской войны, нет не хотим. Но нам необходимо правительство объединенной демократии, в противном случае Россия погибла! При таком правительстве не понадобится гражданской войны и братоубийства“».
Его слушали. Впрочем, слушали всех — делегатов с фронта, думцев, социалистов, большевиков, — кроме тех, кто агитировал за «войну до победного». Таким говорить не давали.
«Мне никогда не приходилось видеть людей, с таким упорством старающихся понять и решить. Совершенно неподвижно стояли они, слушая ораторов с каким-то ужасным, бесконечно напряженным вниманием, хмуря брови от умственного усилия. На их лбах выступал пот. То были гиганты с невинными детскими глазами, с лицами эпических воинов».
Простим американцу его экспансивность — обстановка не располагала к сдержанности. Постараемся лучше их увидеть. Броневые части были элитными войсками, туда отбирали лучших — но даже эти лучшие едва ли имели больше, чем начальное образование, а им предстояло разобраться в паутине слов, сплетенных профессиональными политиками, понять, говоря современным языком, «где здесь наколка». Один раз — в феврале — их уже обманули, оплели красивыми речами. Дать еще один шанс социалистам? Или не давать? Найдется ли кто-нибудь, кто не будет призывать их на свою сторону, а просто объяснит, что происходит?
Основной закон пропаганды — сделать так, чтобы человек мог поступить согласно формуле, изложенной в песне, которая будет написана семьдесят лет спустя: «Я возьму своё там, где я увижу своё».
«Вдруг между комитетчиками и офицерами, стоявшими на броневике, начался горячий спор… Солдат, которого удерживал офицер, вырвался и высоко поднял руку.
„Товарищи! — закричал он. — Здесь товарищ Крыленко, он хочет говорить!“
Раздался взрыв криков, аплодисментов и свистков… Среди невообразимого гула и рева народный комиссар по военным делам, подталкиваемый и подсаживаемый со всех сторон, взобрался на броневик. Постояв минутку, он перешел на радиатор, уперся руками в бока и, улыбаясь, огляделся. Приземистая фигура на коротких ногах, в военной форме, без погон и с непокрытой головой…
„Товарищи солдаты! — начал Крыленко хриплым от усталости голосом. — Я не могу как следует говорить, прошу извинить меня, но я не спал целых четыре ночи…
Мне незачем говорить вам, что я солдат. Мне незачем говорить вам, что я хочу мира. Но я должен сказать вам, что большевистская партия, которой вы и все остальные храбрые товарищи, навеки сбросившие власть кровожадной буржуазии, помогли совершить рабочую и солдатскую революцию, — что эта партиия обещала предложить всем народам мир. Сегодня это обещание уже исполнено!“
Гром аплодисментов…
„Вас уговаривают оставаться нейтральными — оставаться нейтральными в тот момент когда юнкера и ударники, никогда не знающие нейтралитета, стреляют в нас на улицах и ведут на Петроград Керенского или ещё кого-нибудь из той же шайки… Меньшевики и эсеры просят вас не допускать Гражданской войны. Но что же давало им самим возможность держаться у власти, если не Гражданская война, та Гражданская война, которая началась еще в июле и в которой они постоянно стояли на стороне буржуазии, как стоят и теперь?
Как я могу убеждать вас, если ваше решение уже принято? Вопрос совершенно ясен. На одной стороне — Керенский, Каледин, Корнилов, меньшевики, эсеры, кадеты, городские думы, офицерство… Они говорят вам, что их цели очень хороши. На другой стороне — рабочие, солдаты, матросы, беднейшие крестьяне. Правительство в ваших руках. Вы хозяева положения. Великая Россия принадлежит вам. Отдадите ли вы ее обратно?“
Крыленко еле держался на ногах от устачости. Но чем дальше он говорил, тем яснее проступала в его голосе глубокая искренность, скрывавшаяся за словами. Кончив свою речь, он пошатнулся и чуть не упал. Сотни рук поддержали его. И высокий, темный манеж: задрожал от грохота аплодисментов».
Вспомним еще раз большевика Баскакова из повести Гайдара.
«— Семен Иванович! — крикнул я, дергая Галку за рукав. — А я-то разве думал… Как он с ними… Он даже не речь держит, а просто разговаривает».
Большевики двадцать лет занимались пропагандой в народных низах, она была фундаментом их тактики, и уж что-что — а это они умели. Крыленко говорил как раз те слова, которые хотели услышать люди, оплачивавшие своей кровью чужие прибыли. Кроме того, он говорил правду, ибо братья-социалисты даже и в этот момент заседали в помещении городской думы в компании представителей буржуазии. А главное, ясно было, что эта публика мира не даст.
Гарнизон — если и не весь, то значительная его часть — остался на стороне большевиков. Это и решило исход следующего дня.
* * *
Ранним утром 29 октября в Смольном внезапно замолчали телефоны. Причина выяснилась скоро: около 7 утра на петроградскую телефонную станцию явилась рота солдат Семеновского полка. Они выглядели как свои и знали пароль, так что никто ничего не заподозрил до тех пор, пока они не разоружили охрану и не посадили под замок производившего инспекцию Антонова-Овсеенко. Странные солдаты оказались переодетыми юнкерами. Они укрепились на станции и на все попытки большевистских отрядов прорваться туда огрызались огнём.
В то же время другие отряды заняли телеграф и военную гостиницу — но красные их вскоре оттуда выбили. Так начался мятеж, подготовленный «комитетом спасения». В комитете было всякой твари по паре, однако вооруженный мятеж требует весьма специфического боевого опыта. И люди с таким опытом нашлись. Ведущую роль в заговоре сыграли бывшие товарищи большевиков по борьбе против существующего строя — эсеры.
В 1922 году на «процессе эсеров» один из участников тех событий, секретарь военной комиссии ЦК партии социалистов-революционеров Ракитин-Броун рассказывал об этом так:
«Я, Краковецкий и Брудерер созвали заседание военной комиссии, на котором было решено выступить, как только войска Керенского подойдут близко к Петрограду. Соответственно этому мы укрепили те связи с эсеровскими ячейками, которые имелись во всех юнкерских частях… 10 ноября я был на свидании с Гоцем. Гоц заявил, что „комитет спасения родины и революции“ назначил в качестве руководителя восстанием полковника Полковникова»
[198]
.
