Не отставали от салона госпожи Богданович и другие — в том числе салон княгини Зинаиды Юсуповой, матери Феликса Юсупова, будущего убийцы Распутина. Естественным образом от великосветских сплетниц информация попадала в газеты. Пошли гулять по рукам «письма царицы» к Распутину, появились воспоминания и признания… В общем, все то же самое, что полвека спустя было проделано с Берией, рецепты нисколько не изменились, обывателю во все времена интересней всего подглядывать в щелочку за тем, как сношаются известные люди — как будто в данном процессе есть что-то такое, что отличало бы министра от извозчика!
Итак:
«…Как надо было поступить с теми великосветскими русскими дамами, которые по целым дням ездили из дома в дом и распространяли самые гнусные слухи про Царя и Царицу? Как надо было поступить в отношении тех двух отпрысков стариннейшего рода князей Долгоруких, которые присоединились к врагам монархии? Что надо было сделать с ректором Московского университета, который превратил это старейшее русское учебное заведение в рассадник революционеров? Что следовало сделать с графом Витте, возведенным Александром 111 из простых чиновников в министры, специальностью которого было снабжать газетных репортеров скандальными историями, дискредитировавшими Царскую семью? Что нужно было сделать с профессорами наших университетов, которые провозглашали с высоты своих кафедр, что Петр Великий родился и умер негодяем? Что следовало сделать с нашими газетами, которые встречали ликованиями наши неудачи на японском фронте? Как надо было поступить с теми членами Государственной Думы, которые с радостными лицами слушали сплетни клеветников, клявшихся, что между Царским Селом и ставкой Гинденбурга существовал беспроволочный телеграф? Что следовало сделать с теми командующими вверенных им Царём армий, которые интересовались нарастанием антимонархических стремлений в тылу больше, чем победами над немцами на фронте? Как надо было поступить с теми ветеринарными врачами, которые, собравшись для обсуждения мер борьбы с эпизоотиями, внезапно вынесли резолюцию, требовавшую образования радикального кабинета?
Описания противоправительственной деятельности русской аристократии и интеллигенции могли бы составить толстый том, который следовало бы посвятить русским эмигрантам, оплакивавшим на улицах европейских городов „доброе старое время“. Но рекорд глупой тенденциозности побила, конечно, наша дореволюционная печать. Личные качества человека не ставились ни во что, если он устно или печатно не выражал своей враждебности существующему строю. Об ученом или же писателе, артисте или же музыканте, художнике или инженере судили не по их даровитости, а по степени радикальных убеждений…»
[125]
Но и это было еще не все. В конце концов, бомонд и интеллигенция традиционно представляют собой стадо и в этом качестве состоят из людей чрезвычайно внушаемых. Но вот поведение русских коммерсантов — а согласитесь, что для бизнеса надо уметь думать — выходит за рамки какого бы то ни было здравого смысла. К тому времени радикальные партии уже озвучили свои планы. И как вы думаете, откуда они брали деньги на свою деятельность? Едва ли пожертвований рабочих хватило бы на безбедное существование социал-демократических лидеров в Европе, на издание газет, на стачечные фонды и прочую «бухгалтерию революции».
У предреволюционного времени существовали свои «новые русские», которые также делали деньги на всем, что плохо лежит, в том числе и пользуясь дырками в законодательстве и коррупцией… ну да стоит ли об этом писать? Эта публика у нас превосходно известна.
Описывая деятельность данного слоя, Александр Михайлович пишет:
«В планы этой группы входило заигрывание с представителями наших оппозиционных партий. Вот почему Максиму Горькому Сибирским банком были даны средства на издание в С.-Петербурге ежедневной газеты „Новый Мир“ большевистского направления и ежемесячного журнала „Анналы“. Оба эти издания имели в числе своих сотрудников Ленина и открыто высказались на своих страницах за свержение существующего строя. Знаменитая „школа революционеров“, основанная Горьким на о. Капри, была долгое время финансирована Саввой Морозовым — общепризнанным московским „текстильным королём“ — и считала теперешнего главу советского правительства Сталина в числе своих наиболее способных учеников. Бывший советский полпред в Лондоне Л. Красин был в 1913 году директором на одном из Путиловских заводов в С.-Петербурге. Во время войны он же был назначен членом Военно-промышленного комитета…
При обыске в особняке одного из богачей Парамонова были найдены документы, которые устанавливали его участие в печатании и распространении революционной литературы в России. Парамонова судили и приговорили к двум годам тюремного заключения. Приговор этот, однако, был отменен виду значительного пожертвования, сделанного им на сооружение памятника в ознаменование трехсотлетия Дома Романовых. От большевиков к Романовым — и все это в течение одного года!
„Действия капиталистов объясняются желанием застраховать себя и свои материальные интересы от всякого рода политических переворотов“, — доносил в своем рапорте один из чинов департамента полиции, который был командирован в Москву расследовать дело богатейшего друга Ленина — Морозова. „Они так уверены в возможности двигать революционерами, как пешками, используя их детскую ненависть к правительству, что Морозов считает возможным финансировать издание ленинского журнала „Искры“, который печатался в Швейцарии и доставлялся в Россию в сундуках с двойным дном. Каждый номер „Искры“ призывал рабочих к забастовкам на текстильных фабриках самого же Морозова. А Морозов говорил своим друзьям, что он „достаточно богат, чтобы разрешить себе роскошь финансовой поддержки своих врагов““»
[126]
.
Ну-ну…
* * *
Как обычно бывает в эпоху торжества либеральных идей, при том что теоретически ценность человеческой жизни всячески превозносилась, на практике она подешевела. Пока что это была штучная выдача лицензий на убийство, но и массовое их производство не за горами. В конце XIX века российские суды оправдывали террористов. В предвоенные годы их доброта распространилась уже и на уголовных преступников.
«Однажды в пять часов утра, когда бесконечная зимняя ночь смотрелась в высокие, покрытые изморозью венецианские окна, молодой человек пересек пьяной походкой блестящий паркет московского Яра и остановился перед столиком, который занимала одна красивая дама с несколькими почетными господами.
— Послушай, — кричал молодой человек, прислонившись к колонне. — Я этого не позволю. Не желаю, чтобы ты была в таком месте в такое время.
Дама насмешливо улыбнулась. Вот уже восемь месяцев прошло с тех пор, как они развелись. Она не хотела слушать его приказаний.
— Ах так, — сказал более спокойно молодой человек и вслед за тем выстрелил в свою бывшую жену шесть раз.
Начался знаменитый прасоловский процесс.
