Что бы ни сделала государственная власть, какие бы шаги ни предприняла, страна была обречена. Подмораживать тоже нельзя до бесконечности. Рано или поздно в России должен был появиться правитель, который даст неизбежному совершиться.
Чтобы понять Николая II, надо знать кое-что, по нынешним временам малопонятное. В первую очередь, православное понимание жизненного креста. Николай не хотел быть царем и с самого начала воспринимал это занятие как крест — в прямом, кстати, смысле, ибо при случае напоминал, что родился в день Иова Многострадального. Но крест полагается нести, пока Божья воля или, на светском языке, непреодолимые обстоятельства, не избавят от него человека. У Николая были свои определенные взгляды на царское служение, проистекавшие отнюдь не из политических теорий, и он делал то, что считал нужным в соответствии со своими взглядами. Стоит ли удивляться, что сплошь безбожная российская верхушка его не понимала тогда и не понимает теперь?
Самая простая аналогия — капитан горящего корабля, который один из всех знает, что пожар потушить невозможно и спокойно стоит на мостике, не участвуя в палубной суете. Объяснений такой позиции два, на выбор — полное ничтожество или высокое мужество. Оба подходят, и оба одинаково доказуемы…
Глава 7
ПРАЗДНИК НЕПОСЛУШАНИЯ
Насладившись в полной мере великолепным зрелищем революции, наша интеллигенция приготовилась надеть свои мехом подбитые шубы и возвратиться обратно в свои уютные хоромы, но шубы оказались украденными, а хоромы были сожжены.
Василий Розанов. Революция и интеллигенция
1914 год обострил все противоречия до полной невыносимости. Россия не готова была участвовать в современной войне, да и Германия являлась для нас естественным стратегическим союзником — по крайней мере, более естественным, чем Англия и Франция. Но, как мы помним, большинство акций российских предприятий принадлежало иностранцам, причём в основном англичанам и французам — а кто девушку ужинает, тот её и танцует…
Кроме того, в отличие от немцев, которые не обращали особого внимания на тайную дипломатию, будущие союзники начиная с конца XIX века стали усиленно вербовать себе сторонников в верхах русского общества — а это тоже нельзя сбрасывать со счетов. Особенно они преуспели среди государственных чиновников и в высшем свете. К Франции русская верхушка тяготение имела давно, а в конце века в моду вместо французских гувернеров вдруг вошли английские няни — это, знаете ли, симптом…
В начале XX века в России сформировалась могущественная проанглийская группировка, намного превосходившая и германофилов, и «патриотов». Каждый из них на своем месте тянул в определенную сторону. Можно проигнорировать какого-нибудь средней руки юриста — но не сто юристов, поющих одну песню. А как проигнорируешь великого князя Николая Николаевича, самого последовательного ненавистника Германии в великокняжеской фамилии? А вдовствующую императрицу с ее «параллельным двором» и все теми же английскими нянями для царских детей?
И всё равно, даже под этим немыслимым давлением царь держался, так что сторонникам войны пришлось пойти на грубый обман. Они попросту дезинформировали Николая, сказав ему, что Германия уже начала мобилизацию, хотя на самом деле это было не так, немцы тоже выжидали — и царь подписал приказ. Мобилизация в такой стране, как Россия, приравнивалась к объявлению войны. А за несколько дней до того произошло предельно странное покушение на Распутина, самого твердого и последовательного противника войны в придворных кругах, и тот лежал раненый у себя в Сибири, общаясь с царем лишь телеграммами.
А вот если бы Николай отказался подписать приказ — так ведь и войны бы не было? Да была бы война, никуда б не делась! Контрольные пакеты акций плюс могучее проанглийское лобби… была бы война! В крайнем случае, с царем могло бы что-нибудь случиться нехорошее — грибами бы объелся, например, благо пост на дворе, или какой-нибудь террорист бомбу бросил… и регент от лица малолетнего наследника подмахнул бы все нужные бумаги.
И дальнейшие события тоже становятся связными и легко объяснимыми, стоит лишь предположить, что за ними стоял вопрос о войне и мире. Многочисленные британские политические агенты (или, на современном языке, агенты влияния) иные из которых имели конкретный материальный стимул или интерес в войне, а иные просто по глупости (зачем на дураков деньги-то тратить, когда можно подкинуть пару идеек — дешево и сердито!) схватились с противниками войны. Которые тоже действовали не из любви к Германии, а из инстинкта самосохранения (согласитесь, гибель страны этому инстинкту противоречит!)
И никаких идеалов!
Пир во время чумы
— А как ты думаешь, смогли бы они сделать это, если бы в вашем мире нельзя было так легко купить почти каждого… Если бы здесь могли ясно видеть — кто друг и кто враг. И знать, что то, чего хочет от тебя твой враг, нельзя делать ни в коем случае. Даже если это кажется тебе самому не менее, а может быть, даже более выгодным.
Роман Злотников. Атака на будущее
…В интеллигентских кругах ходит легенда, что на самом деле песня «Вставай, страна огромная!» написана в 1914 году. А вот в это я категорическим образом не верю, по очень простой причине — неоткуда было в 1914 году взяться таким чувствам
[128]
. Война эта была для «страны огромной» чужой войной. В городах имел место взвинченный прессой определенный подъем патриотизма, да и то толпа в основном рвалась не патриотические чувства проявить, а пограбить немецкие магазины да попросту похулиганить.
Что же касается сельской России — а ведь именно оттуда в основном набиралась русская армия, — то об уровне ее самосознания хорошо сказал генерал Брусилов:
«Даже после объявления войны прибывшие из внутренних областей России пополнения совершенно не понимали, какая это война свалилась им на голову. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герец-перц с женой были убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же такие сербы — не знал почти никто, что такое славяне — было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать, было совершенно неизвестно».
Возможно, как-то могла бы сработать идея освобождения Константинополя — если бы не религиозный кризис. Как воспринималась в народе эта идея в начале XX века, рассказывается в повести Гайдара «Школа», в описании все того же митинга.
«— Мир после победы? — говорил Баскаков. — Что же, дело хорошее. Завоюем Константинополь. Ну прямо как до зарезу нужен нам этот Константинополь! …Я тебя спрашиваю, — тут Баскаков ткнул пальцем в рябого мужичка с уздечкой, пробравшегося к трибуне, — я спрашиваю: что у тебя, немец либо турок взаймы взяли и не отдают? Ну, скажи мне на милость, какие у тебя дела могут быть в Константинополе? Что ты, картошку туда на базар продавать повезёшь?..
