Впрочем, отмена монополии, производившаяся местными Советами под предлогом того, что после этого хлеб-де появится в продаже, толку не давала никакого. 4-й крестьянский съезд Казанской губернии разрешил вольную продажу хлеба. После этого цены тут же взлетели до небес, в деревнях пуд ржаной муки стоил 70–80 рублей, а на рынке хлеба не было. Все вывозили мешочники и спекулянты, ставшие настоящим бедствием. В одну Тамбовскую губернию еженедельно прибывали до 50 тысяч мелких спекулянтов. Они сбивались в стаи, подкупали железнодорожников, нанимали матросов и солдат для охраны своих вагонов, вступали в бой с реквизиционными отрядами.
Весной, на пике голода, началось повсеместное наступление на местную власть. Первые волостные Советы избирались на три месяца, и в марте — апреле как раз подошел срок перевыборов. Голодающие крестьяне за ничтожные подачки, а то и просто за обещания достать хлеб переизбирали или разгоняли неугодные Советы, передавали власть в деревне кулакам. Голодные толпы громили органы власти.
С переходом местных Советов под контроль кулаков обстановка стала катастрофической. Власть лишалась основного звена в борьбе за хлеб. Надо было срочно искать выход.
К концу весны ситуация был следующей. Для поддержания населения потребляющих губерний хотя бы на голодном пайке требовалось 35 млн. пудов хлеба в месяц. Из деревни удавалось взять 15–20 млн. пудов, а до места назначения доходило процентов двадцать — отчасти из-за низкой пропускной способности железных дорог, отчасти и по причине воровства. В конце мая белые захватили основные хлебопроизводящие районы страны, дававшие 85 % товарного хлеба, и стало совсем плохо.
Глава 3
ДИКТАТУРА ХЛЕБА
Если невозможно победить по правилам — надо побеждать, как получится.
Сергеи Буркатовсккй. Вчера будет война
К маю большевики начали понимать, что в демократию, кажется, доигрались — хватит! Дальнейшее народовластие означало хаос и смерть. Надо было либо самоустраняться и бросать страну на произвол судьбы, либо устанавливать диктатуру и брать хлеб военной силой.
О том, насколько остро стояла продовольственная проблема, косвенно говорит тот факт, что в конце мая второй человек в советском правительстве — Сталин — был назначен руководителем продовольственного дела на юге России. При том, что, право же, он имел чем заняться и в столице.
Линия фронта проходила не между государством и крестьянами, как нас теперь пытаются уверить, — крестьянам самим было жрать нечего. Даже в хлебопроизводящих губерниях, кроме самых богатых, осенью 1918 года по бедности от хлебопоставок были освобождены 50–60 % дворов. Ленин, когда речь зашла о благосостоянии крестьян, предложил установить границу: тех, у кого количество хлеба с учетом нового урожая превышает необходимый минимум вдвое и больше (т. е. по 24 пуда на человека), считать… выдумаете, середняками? Ага, конечно! Богатыми он предложил их считать! (Это, опять же, к вопросу об изобилии, в котором купалась Ъ-Россия).
Линия фронта проходила между государством и держателями хлебных запасов, кто бы они ни были — кулаки, помещики, торговцы и отчасти середняки — но только отчасти: с одной стороны, советская власть велела их беречь, с другой — слишком близко они стояли от того, чтобы спуститься до черты бедности. Один неурожай — и ага…
Причиной конфликта являлись цены — правительство проводило хлебную монополию и устанавливало твердые цены, кулаки и торговцы требовали цен вольных, коммерческих, чего государство, во избежание массовой гибели своих граждан от голода, допустить не могло.
При этом кулаки, даже лишившись земли, сохранили влияние на деревенские дела — и по обычаю, и как владельцы хлеба, инвентаря и рабочего скота. Деревня часто выступала против инициатив властей как единая сила не потому, что интересы ее обитателей совпадали, а потому, что, по поговорке, «придет весна — и ты хлебушка попросишь». А вот когда попросишь, тогда и вспомним, что ты говорил, когда решали насчёт хлебных цен.
Естественно, при таких аргументах сельская буржуазия легко захватила власть в местных Советах. Государство лишилось возможности влиять на положение на местах: Советы теперь уже откровенно не подчинялись не только ВЦИКу, но даже и губернским властям. К весне деревня собралась, мобилизовалась и начала проводить свою политику: никаких хлебопоставок, даешь вольные цены!
Насколько может быть слепа толпа, мы сами наблюдали во время перестройки. Когда люди, имевшие как минимум среднее образование и соответствующий культурный уровень, поддавались на самые простые и примитивные лозунги, в итоге позволив разграбить и растащить на куски собственную страну. Ведь поддержка реформ была общенародной — помните? А лозунги и идеи? Перспектива свободной торговли яркими тряпками и возможность есть клубнику зимой превозмогли все. Что получилось в итоге, мы знаем.
Так чего же мы, пардон, хотим от мужиков? Даже деревенский кулак, как бы интеллектуальная элита села, не мог объять умом тот простой факт, что вольные цены ведут к вымиранию населения городов. И пусть он, в соответствии с Марксом, готов был взять грех на душу и сохранить свои прибыли такой ценой — так ведь ему же, кулаку, в итоге станет хуже. Что он будет делать со своим хлебом без промышленных товаров, а пуще того, без железных дорог, так что и за границу хлеб не вывезешь? А про остальных и речи нет…
Мощь миллионов крестьян была несоизмерима ни с какой военной силой, которую могло выставить новорожденное государство. Если строить нормальный прогноз, из области возможного, что должно было произойти?
Власть ещё какое-то время потрепыхается, после чего её, как говорил в свое время господин Рябушинский, «задушит костлявая рука голода». Допустим, придут белые. Но ведь и они окажутся точно перед той же задачей — кормить армию, кормить города. А поскольку у белых единственной идеологией было стремление загнать на место возомнившего о себе «хама», то на село придут такие реквизиционные команды, после которых о красных продотрядах станут вспоминать с ностальгической слезой. Можно сколько угодно клеймить большевиков за жестокость по отношению к крестьянам — но белые уж всяко не лучше, это доказано неоднократно. Ну а потом — все те же англосаксонские идеалы, только проводимые под дулом пулеметов, и новый виток сословного общества с радостно вспыхнувшим по случаю победы над «хамом» социальным расизмом. Плюс, конечно, патронат развитых стран над нашими природными богатствами, отличающийся от колониализма лишь тем, что проводить его будут местные кадры.
Не такой уж это архисложный прогноз, чтобы его не могли выстроить в 1918 году.
Советское правительство имело еще одно «обременение» — оно, как народная власть, не могло позволить себе сорваться в массовый террор. Во всех правительственных документах того времени (естественно, не пропагандистских, а реальных) видно, что власть пыталась по возможности не допустить насилия над трудящимися. Естественно, сделать это на сто процентов было абсолютно невозможно — но представляете, что бы началось, если бы центр не сдерживал
[62]
местную инициативу?
