Феноменальная по идиотизму, но чрезвычайно показательная история произошла в селе Дубровка Кузнецкого уезда Саратовской губернии весной 1919 года. Известна она из отчета председателя Дубровского волисполкома, написанного таким специфическим слогом, что все подробности понять так и не удалось. А то, что удалось, — вот оно.
Началось все с того, что 14 марта приехали милиционеры из города, чтобы арестовать местного священника Раевского. Тот ехать отказался, а стал на колени и сказал: «Расстреляйте меня здесь!» Его начали уговаривать все же поехать (! — Е. П.), тем временем кто-то ударил в набат, собрался народ, начался долгий базар крестьян с исполкомом и милиционерами. Крестьяне уверяли, что священник стоит на платформе Советской власти, исполком засвидетельствовать это отказывался, но не потому, что это было не так, а потому, что тот сразу с милицией не поехал и в результате получился скандал.
Вечером 16 марта базар дошел до стадии мордобоя. Одного из представителей местной власти поймали, заперли в совете и, как говорится в отчете председателя Дубровского волисполкома, «там его били, точнее, оскорбляли». К милиционерам прибыло подкрепление, которое выгнали, после чего появился отряд. Отряд начал оцеплять село, предлагая гражданам разойтись, и даже дал для острастки несколько холостых залпов. Люди, не будь дураки, поняли, что стреляют холостыми, стали подходить к красноармейцам и браться за стволы. Ну те и врезали два залпа со всей дури. Результат — 14 убитых и 4 раненых. Священника все же арестовали, однако все село было уверено, что его оговорил какой-то бывший секретарь Мясников из-за коровы — а в таких случаях люди редко ошибаются. Так что дело, судя по всему, должно было кончиться ничем
[136]
.
Хоть и называется в документах эта бредовая история восстанием, она ничего общего с оным не имеет, а просто погибли люди исключительно по дурости всех участвовавших сторон. Так бывало в отсутствие организующей силы.
Но так было далеко не везде и не всегда…
Искусство организовать стихию
Четвёртые сутки пылают станицы,
но это, поверьте, не наша вина.
Не падайте духом, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина.
Из песни
Классическую схему серьезного крестьянского восстания образца лета 1918 года разобрала по косточкам Таисия Осипова в своей эпохальной монографии «Российское крестьянство в революции и Гражданской войне». Бывало это так…
«Восстаниям предшествовала пропагандистская обработка населения. Активными агитаторами против коммунистов выступали сельская интеллигенция, священнослужители, некоторые работники советского аппарата, особенно бывшие офицеры, служившие в военных комиссариатах. Во всех выступлениях кулаки были социальным активом.
Возбудив недовольство крестьян, агитаторы уступали место руководителям — офицерам (из помещиков, буржуазии, крестьян). Достаточно было среди голодного населения, напряженно ожидавшего нового урожая, распространить слух, что в соседнее село или волость прибыл отряд косить зеленую рожь, чтобы население приходило в возбужденное состояние. Нередко распространялись провокационные слухи о том, что начинается массовая реквизиция скота (при попытках учесть лошадей). Это вызывало массовый убой и распродажу скота крестьянами».
Чтобы понять, какое значение имели слухи, надо вообразить себе тогдашнюю деревню. Нам, поголовно грамотным, привыкшим к газетам и телевизору, а главное, имеющим навык самостоятельной оценки информации, трудновато это сделать… Но все же давайте представим: телевизора не существует, радио тоже. Газеты не доходят, а если и дойдут, толку мало: три четверти населения не умеет читать, а 90 % грамотных селян не понимают слов, которые в газетах написаны. Какое на селе главное средство массовой информации? Подсказка: докомпьютерный аналог Интернета…
Слухи гуляли самые разные. Каждое крестьянское выступление сопровождала абсолютно достоверная информация о том, что власть большевиков пала или вот-вот падет — если не в Москве, так хотя бы в нашей губернии. Грядущая национализация баб и близящийся конец света были брендовыми темами, однако попадались и более изысканные перлы народного творчества. Например, летом 1920 года в Пензенской губернии прошёл слух, что на крестьян наложена разверстка — с души по два фунта тараканов. А кто не выполнит, будут брать хлебом
[137]
. Вершиной же народной политической мысли может считаться родившийся на Дальнем Востоке слух, что в Хабаровске высадился царь Михаил (вариант — Николай Николаевич), который идет на Москву, чтобы сесть там на престол, а Ленина и Троцкого сделать своими министрами.
Верил ли народ этому информационному потоку? А то! Он и сейчас верит всему, чему угодно: что в канализации живут крысы-мутанты, в налоговом номере зашифровано число антихриста, новый коллайдер вызовет конец света, а свиной грипп переморит половину человечества.
Итак, прологом любых восстаний являлись агитация и распространение слухов. О том, что происходило дальше, рассказывается на примере восстания в Смоленской губернии, которое началось, когда в Холмскую и Покровскую волости Вельского уезда для реквизиции скота у прасолов
[138]
прибыл отряд красноармейцев во главе с работниками уездного исполкома. Первый акт последовавшего действа выглядел так:
«7 июля, в воскресенье, на базаре три красноармейца (без оружия) вели разъяснительные беседы с крестьянами о продовольственных постановлениях, необходимости сдачи хлеба в общественные амбары для помощи голодающей бедноте. Возбужденная толпа устроила над красноармейцами самосуд».
В данном случае «крестьяне» — явно не бедняки, ибо беднякам на базаре делать нечего, а по большей части торговцы и спекулянты, в крайнем случае, зажиточные середняки. Так что не удивительно, что они обиделись. Ещё чего — своим хлебом какую-то голь кормить.
Был ли самосуд эксцессом пьяных спекулянтов или провокацией? В другое время мог быть и эксцесс, но в такую случайность 7 июля 1918 года
[139]
я, извините, не верю. Однако если это провокация — то какова её цель?
Естественно, восставшие писаных планов не составляли, так что придется прибегнуть к логике. Убитые были не сами по себе, а принадлежали к отряду, который потери бойцов очень даже замечал и миловать за такое был не склонен, а за отрядом стояла власть. Какой могла быть реакция власти и бойцов реквизиционной команды на смерть товарищей? Ясно какой — карательная экспедиция, чтоб неповадно впредь… По понятиям военного времени, если бы они залили кровью базарную площадь или схватили и расстреляли три десятка заложников, никто бы не удивился. Так что смысл прост: спровоцировать красных на ответную жестокость, которая обрушится на головы крестьян и оттолкнет их от советской власти.
