Ну и как прикажете отделить в этом деле политику от тупой пьяной бытовухи?
Ещё одна история — в отличие от предыдущей, ясной, как стакан с самогоном, это дело весьма смутное и производит впечатление некоей наложившейся на реальные события склоки.
В декабре 1921 года Ленин заинтересовался происходящим в Якутии, где, как пишет Тепляков:
«…бывший партизан Л. С. Синеглазов сфабриковал колоссальный „Общеленский заговор“, охватывавший более 500 человек, имевших несчастье жить по Ленскому тракту. Видный сибирский большевик Б. З. Шумящий тогда через главу НКИДГ. В. Чичерина передал Ленину послание с подробностями „уголовно-бандитской политики тамошних работников“ и „вопиющих безобразиях уполномоченного Якутской Чека Синеглазова“, практиковавшего реквизиции, аресты, расстрелы с нечеловеческой жестокостью и политической бессмысленностью».
Собственно, письмо Шумяцкого, тем более почему-то переданное не напрямую, а через главу НКИДа, не означает ровным счетом ничего — оно может быть как чистой правдой, так и абсолютной клеветой. Точно так же ничего не значит употребленное по отношению к заговору слово «сфабрикованный» без указания источника. Почему «сфабрикованный»? Так сказал Шумяцкий, или ЧК пересмотрела дело, или это вообще определение яковлевской комиссии, которая способна была написать справку о реабилитации, исходя из отсутствия в деле санкции прокурора? А он был в 1921 году в Якутии, прокурор-то?
Дальше следует и вовсе нечто малопонятное.
«В ночь на 9 марта 1922 года в Якутске чекисты без ордеров арестовали девять известных якутских интеллигентов. Этот скромный эпизод переполнил чашу терпения здравомыслящих работников, натерпевшихся от диктатуры Агеева, секретаря обкома партии Г. И. Лебедева (несколько ранее писавшего в Сиббюро о том, что повстанческое „движение приняло национально-народную окраску“ и что „подавление белобандитизма возможно при почти поголовном истреблении местного населения“) и председателя ревтрибунала А. Г. Козлова.
Вечером того же дня командующий воорулсенными силами Петр Савлук вызвал к себе начальника экономотделения ЯкутгубЧК Н. П. Осетрова. Беседа оказалась своеобразной: чекист не только был допрошен в связи с инцидентом, но ещё и „испорот розгою, посажен в дом лишения свободы“. Сутки спустя военные власти Осетрова выпустили, одновременно арестовав Лебедева, Козлова и Агеева».
Как говорила Алиса у Льюиса Кэрролла, «всё страньше и страньше». «Известные якутские интеллигенты» — словосочетание само по себе завораживающее. Кто они — «интеллигенты», к аресту которых причастно не политическое, а экономическое отделение ЧК, а командующий вооруженными силами по поводу их ареста настолько возбуждается, что устраивает чекисту допрос третьей степени? Только вот не надо говорить, мол, товарищ Савлук был настолько чист душой, что не мог стерпеть беспредела — до сих пор он его прекраснейшим образом терпел. Скорее уж «интеллигенты» были не учителями и литераторами, а коммерсантами или носили в кармане магические по тем временам мандаты снабженцев. Почему командующий за них вступился, предоставим домыслить читателю.
Впрочем, дальше тоже интересно.
«Виновные в терроре и здесь избежали наказания: первого председателя Якутской губЧК И. Б. Алъперовича оправдали в связи с крайней молодостью, Синеглазова, Бутенева и других чекистов в апреле 1922 года Сиббюро ЦК постановило расстрелять, но через год сибирские руководители, изучив 108 томов уголовного дела, сочли возможным освободить палачей, вернув Синеглазова в распоряжение ОГПУ».
И ни фига себе пируэты! Сиббюро приняло решение о расстреле — дело обыкновенное. Приговор в исполнение не приводится, а спустя год приговоренных вообще освобождают, решив, что год в ожидании казни послужит достаточной гарантией от будущих злоупотреблений — тоже не эксклюзив. Но ведь их освобождают после того, как Сиббюро соизволило ознакомиться с их делом! Для прочтения 108 томов нужен мощный мотив.
По-видимому, первоначальное решение принималось с чьей-то подачи, а потом произошло нечто такое, что заставило высокопоставленных сибирских коммунистов решиться на подвиг чтения дела. С чьей подачи? Военных властей? Или, может быть, коллег арестованных «интеллигентов», у которых такие связи, что могут передать письмо Ленину по линии Наркоминдела? По какой причине Сиббюро занялось чтением дела? Потому что арестованные очень уж громко кричали о своей невиновности? Или потому, что «якутские интеллигенты» наконец окончательно заигрались, потянув за собой своих заступников?
Как хотите, но от этой истории за версту несет какой-то малопонятной сейчас склокой между партийными, чекистскими и военными властями вокруг неких смутных «экономических», сиречь коммерческих дел, Ибо в то, что чекисты были кровавые звери, а военные — белые и пушистые защитники обездоленных, верится слабо. Не было там белых и пушистых, не выживали они в сибирских снегах. Нет, смутная, очень смутная история…
О следующей можно бы и не рассказывать — сколько же её мусолить! — однако она хорошо показывает взаимоотношения между центральной и местной властью. Когда из Центра слали грозные циркуляры, а сибиряки, процедив сквозь зубы многоэтажный комментарий — мол, легко вам там, в Кремле, бумажки писать, — всё равно делали по-своему. Это так называемое «шарыповское дело».
Помните завотделом Ачинского уисполкома Перевалова, который в августе 1921 года собрался бороться с бандитом Соловьевым, побивая «спецов» и евреев? Этот самый кадр совместно с начальником Ачинского политбюро и милиции Пруцким за полгода до того, в ночь на 15 февраля 1921 года арестовал в селе Шарыпово и шести других деревнях 60 человек и устроил зачистку методами, которые даже по тем временам вызывают содрогание. Арестованных поодиночке приводили в помещение волостного исполкома, допрашивали, а тех, кого считали опасными, выводили за дверь и там душили. Кого задушить не смогли, добивали деревянной колотушкой. Затем, слегка протрезвев, для прикрытия инсценировали нападение банды на Шарыпово, и Пруцкий даже прострелил себе рукав.
Февраль 1921 года — самый разгар восстания, инсценировка, по-видимому, не вызвала сомнений, так что расправа не привлекла особого внимания. Лишь после пресловутого августовского мятежа Перевалова до партийного начальства дошли и «шарыповские события». Давно одуревший от крови Енисейский губком рассмотрел дело и тихо его замял. Перевалова прикомандировали к милиции — хочет ловить Соловьева, так пусть ловит! — остальных тоже не тронули. Тем бы все и кончилось, но история дошла до Ленина, заставив вождя в очередной раз рассвирепеть и потребовать суда над убийцами, каковой и прошел в Красноярске в декабре.
Процесс был грандиозным, на скамье подсудимых оказались 53 человека, среди которых были два начальника райотделов милиции и три их помощника, 14 милиционеров, три командира коммунистических отрядов. Из 45 убийств обвинение доказало 34, за что 15 человек были приговорены к «высшей мере социальной защиты». Большинство подсудимых не проявили никакого раскаяния, громко заявляя, что в той обстановке иначе было нельзя.
Енисейские власти явно с ними соглашались, потому что, торжественно отрапортовав в Москву о суровом приговоре, тут же помиловали всех осужденных, а вскоре и освободили. Оба лидера, Пруцкий и Перевалов, вышли из тюрьмы через год.
