В 1924 году — снова засуха. В Тверской губернии погибла половина посевов, валовой сбор зерна покрывал внутренние потребности (из расчета 12 пудов на душу) на 50 %; в республике немцев Поволжья, в некоторых кантонах Татарии погибли все посевы, в Саратовской губернии — половина, на уцелевших же десятинах не собрали даже на семена, в Воронежской — 33 %, в Саратовской намолачивали 1,5 пуда с десятины. Как следствие, зимой 1924 года — снова голод. Весна 1925 года: Воронежская, Орловская, Тамбовская губернии — массовый голод, есть умершие. А ведь каждая голодовка — это ещё и обессилевшие люди, погибший или проданный скот, еще большее ухудшение качества обработки земли и как следствие — ещё худшие урожаи.
Несмотря на все эти тяжелейшие обстоятельства, после 1921 года сельское хозяйство стало кое-как восстанавливаться и к 1927 году почти достигло довоенного уровня. Почти — это значит, что, по разным оценкам, уровень производства сельхозпродукции составлял от 85 до 121 % к 1913 году. По наиболее убедительным данным, которые приводил тогдашний Предсовнаркома Рыков, в 1928 году посевная площадь всех культур составляла 96,6 % от 1913 г., зерновых — 90 %, средняя урожайность зерновых в 1924–1928 гг. была 51,2 пуда с десятины против 54,9 пуда в 1909–1913 гг. Учитывая ситуацию, на удивление приличные показатели. Однако дальнейшее развитие советского сельского хозяйства уперлось точно в ту же стену, что и за двадцать лет до того развитие хозяйства русского.
Как мы помним, до революции основными проблемами русского аграрного сектора были мельчайшие размеры хозяйств и крайняя их бедность. С этим попытались справиться с помощью столыпинской реформы, которая вызвала обратный эффект — в результате колоссальных аграрных беспорядков столь желанные для англосаксонского варианта крупные собственники были уничтожены как класс, и когда страна вынырнула из войны, проблема стала намного глубже. Совхозов, или, как называли их крестьяне, «советских помещиков», было во много раз меньше, да и образцовым ведением хозяйства они, как правило, похвастаться не могли.
Новые земельные законы зафиксировали ситуацию у самого дна, война ещё больше разорила деревню, а голод ее окончательно обескровил. Разве что проблема сельского перенаселения перестала быть такой острой, но радости этот факт почему-то ни у кого не вызывал. Да и надолго ли? Зато продолжали «размножаться» хозяйства — в 1913 году их насчитывался 21 млн., а в 1927-м — уже 25 миллионов.
Можно представить себе, что это были за «фабрики продовольствия»…
Двор среднестатистический
[208]Но, но, но, ты, разледащая!
Надорвала жилы все!
Эх, работа распропащая
На аршинной полосе!
Демьян Бедный
Как оказалось, любое предварительное представление о мощности крестьянского двора сказочно, как радуга, — даже знаменитая картина о Микуле Селяниновиче, действие которой происходит за тысячу лет до описываемых событий.
Итак, как справедливо отмечено художником, основное в крестьянском хозяйстве (не считая самого крестьянина) — это поле, соха и Сивка, то есть земля, скот и инвентарь.
К 1927 году общая посевная площадь в СССР составляла, в очень грубом приближении, 100 млн. десятин — т. е. примерно по 4 дес. на хозяйство. (Поскольку в большинстве хозяйств до сих пор применялось архаичное трехполье, надо еще не забывать, что треть этих площадей ежегодно гуляла под паром). В стране насчитывалось 31,3 млн. лошадей, из них 25,1 млн. рабочих — примерно по одной лошади на двор. (На самом деле ситуация была далеко не так однозначна — лошади распределялись неравномерно, а в некоторых областях пахали на волах.) Крупного рогатого скота было 67,8 млн. голов, мелкого скота — 134,3 млн., свиней — 20 млн., то есть на одно хозяйство приходилось в среднем 2,6 коровы или вола, 5–6 овец или коз, меньше одной свиньи. Если цифры верны, то получается, что с 1920 года количество крупного рогатого скота увеличилось почти вдвое, намного превысив уровень 1913 года
[209]
, а вот число лошадей выросло меньше, как раз достигнув довоенного уровня.
Поговорим теперь о технической оснащенности крестьянского хозяйства.
Что касается простейших механизмов, то в 1927 году в СССР одна жнейка приходилась на 24 хозяйства, сеялка — на 37, сенокосилка — на 56, сортировка или веялка — на 25, конная или ручная молотилка — на 47 хозяйств. Впрочем, что там сложная техника! Даже плугами и примитивными боронами (деревянными с железными зубьями) были обеспечены далеко не все. В 44 % хозяйств землю пахали сохой, как в Киевской Руси. В остальных — плугом, в который запрягали лошадь или упряжку волов. Убирали хлеб серпами, траву косили косами, транспорт исключительно гужевой (количество автотранспорта в сельском хозяйстве было настолько мало, что им можно пренебречь). В среднем на одно хозяйство приходилось сельхозинвентаря на 45,4 руб.
Правда, в стране разворачивалось потихоньку производство инвентаря. Кроме того, его ввозили из-за границы, расплачиваясь не то соболями из Сибири, не то картинами из Эрмитажа. В 1922 г. деревня получила инвентаря на сумму 8,7 млн. руб., а в 1926/1927 гг. — на 102, 3 млн руб. Много это или мало? С учетом того, что в СССР насчитывалось около 25 млн. крестьянских хозяйств, получается по 4 рубля на хозяйство в год. Что можно купить на 4 рубля, если среднестатистический двор имел инвентаря на общую сумму 40–50 руб.? Лопату? Ну, может быть, две лопаты… Тут, как и везде, впрочем, средние цифры не работают: кто-то покупал плуг, кто-то грабли, а для многих и сломанный серп был драмой.
Ещё в мае 1927 года Наркомзем РСФСР Савченко писал Сталину:
«Крестьянские хозяйства обеспечены рабочим скотом па 77 %, сельскохозяйственным инвентарем на 67,4 % к убогому довоенному уровню».
Правда, имелись на селе и «вестники будущего». К 1927 году в стране насчитывалось 27,7 тыс. тракторов, из которых 90 % находилось у крестьян
[210]
. Если рассредоточить их ровным слоем по СССР, придется примерно по одному трактору на тысячу хозяйств. Соединенными усилиями они могли вспахать не больше 3 млн. десятин, или около 3 % всей посевной площади, то есть один пыхтящий пращур «Беларуси», показанный в фильме «Рожденная революцией», теоретически мог вспахать около 100 дес. В реальности, надо полагать, меньше, потому что трактора использовались не непрерывно, а по мере надобности, да и тракторист находился не столько на «железном коне», сколько под ним. Что отражено в горькой колхозной поговорке предвоенных лет: «Небось не трактор — не сломаемся…»
