Стачки возымели действие: уже 3 июня вышел закон… ну конечно же, снова о малолетних! Он воспрещал ночную работу подростков до 17 лет. Но 3 июня 1886 года вышел наконец и закон о найме рабочих — зато тут же, в порядке компенсации, введено тюремное заключение за стачки на срок от 2 до 8 месяцев. Соединенное действие этих двух правовых актов привело к тому, что стачечное движение пошло на убыль. Чем мгновенно воспользовались хозяева: уже в апреле 1980 года была вновь узаконена ночная работа детей, подростков и женщин. Вообще именно вокруг положения детей на производстве шла основная законодательная борьба все это время, именно право их найма отстаивали хозяева, пользуясь любым спадом стачечного движения. Можно себе представить, насколько выгоден был хозяевам труд детей — дешевой и безответной рабочей силы! Работают они почти так же, как взрослые, платить им можно втрое меньше — и никаких стачек! А рабочие так яростно требовали отмены детского труда тоже не из гуманизма — дети сбивали цены на труд до совсем уж неприличного уровня. Вот и весь секрет борьбы вокруг положения малолетних. И никакая доброта правительства тут ни при чем.
1890-е годы вновь ознаменовались подъемом стачечного движения — и снова были изданы некоторые законы в защиту рабочих. Собственно, так все и шло. Ольденбург, автор известного промонархического труда «Царствование Императора Николая II», пишет о законах в защиту малолетних как о добром жесте правительства. Ничего подобного! Каждый такой закон и каждый рубль зарплаты вырывались стачками, которые становились все ожесточеннее. В Лодзинской стачке в 1892 года принимали участие 30 тысяч человек, и закончилась она кровавым столкновением рабочих с войсками. В том же году на заводе Юза на юге России стачечники громили доменные печи и казармы, несколько человек были преданы военному суду и приговорено к смертной казни. В целом с 1895 по 1900 год число стачек ежегодно колебалось в пределах от 120 до 200 (по официальным данным) с числом участников от 30 до 60 тысяч человек. И в наступающем XX веке ничто не обещало успокоения. Рабочие — тоже люди. Они в отличие от крестьян каждодневно — или по крайней мере тогда, когда выползали в город, — видели другую жизнь. И можно себе представить, сколько злобы было накоплено этими людьми за десятилетия их беспросветного существования. Блок сказал про нее «темная злоба, святая злоба». И должен был, непременно должен был настать день, когда морлоки вырвутся из под земли, и день этот будет страшен!
Так что когда в России появились социал-демократы со своим Марксом, пророком рабочего класса, почва, тот русский бунт, на который они могли бы опереться, была уже готова. И в окраинный отсталый Тифлис тоже приходили сведения о стачках и столкновениях с войсками, более того, сюда власти имели обыкновение высылать из центра империи «крамольников», так что и в Тифлисе не было недостатка в революционерах и в работе для них.
Глава 4
Начало
Из мифологии:
Старые горийцы рассказывали, что подростком Сталин не расставался с пистолетом. Однажды он вошел в дом, где были только женщины и дети, w потребовал деньги «для революции». Испуганные женщины деньги дали, и Coco «поплыл» в революцию дальше.
С малолетства в душе Иосифа жило стремление к справедливости. Это не допущение биографа, так о нем вспоминали люди, знавшие его с детства. Совсем маленьким он был уверен, что беды и несправедливости существуют на земле постольку, поскольку власть имущие о них не знают, и мечтал быть писарем, чтобы составлять для людей жалобы и прошения. Став чуть постарше, решил, что этого мало и захотел стать волостным начальником, чтобы навести порядок хотя бы в своей волости. И в марксизме он увидел возможность построить не общество равенства, как другие революционеры, а общество справедливости. Справедливость вообще близка сердцу грузина, недаром любимым героем этого народа всегда был благородный разбойник. В честь одного из таких героев Иосиф несколько позже выберет себе партийную кличку. А пока что в партии его называли просто «Сосо».
«Левые» рвутся в бой
Покончив с учением, Иосиф Джугашвили вовсю окунулся в новую конспиративную жизнь. Правда, не сразу — сначала он отправился домой, в Гори, поскольку в Тифлисе ему некуда было деваться. Однако у матери он нашел такой прием, что прятался от нее за городом, в садах, куда товарищи носили ему еду. Лето он провел в селе Цроми, у священника Монаселидзе, отца его друга Михаила. Там они с Михаилом вовсю «конспирировали», принимали у себя товарищей, строили планы, обсуждали вместе с Ладо Кецховели будущую работу в Тифлисе. В их планы входило создание нелегальной типографии, а может быть, даже организация забастовки — ну хотя бы рабочих конки… Заниматься просветительством в рабочих кружках им давно уже наскучило.
Осенью Иосиф вернулся в Тифлис, безработный и бездомный. Одно время он кочевал по квартирам товарищей, перебиваясь уроками. Помог счастливый случай: старый друг Вано Кецховели, брат Ладо, работавший в Тифлисской физической обсерватории и имевший при ней комнату, пригласил Иосифа разделить с ним казенную квартиру, а вскоре устроил и на работу в ту же обсерваторию — под этим громким именем скрывалась банальная метеорологическая станция. Впрочем, Иосиф был вполне доволен: 25 рублей в месяц, комната — чего еще человеку надо? Кто из рабочих столько зарабатывал?
Потребности его были более чем умеренными. «О личном существовании он меньше всего заботился, — вспоминал его знакомый тех времен Иремашвили. — Он не предъявлял никаких требований к жизни и считал такие требования несовместимыми с социалистическими принципами. Он был достаточно честен, чтобы приносить своей идее личные жертвы». Иремашвили оставил и описание того, как выглядел в те дни Иосиф. «Коба носил каждый день простую русскую блузу с характерным для всех социал-демократов красным галстуком, — вспоминал он. — Зимою он надевал поверх старый коричневый плащ. В качестве головного убора он знал только русский картуз. Хотя Коба покинул семинарию отнюдь не в качестве друга всех молодых семинарских марксистов, все же все они время от времени складывались, чтобы помочь ему в нужде… Его нельзя было видеть иначе, как в этой грязной блузе и нечищеных ботинках. Все, напоминавшее буржуа, он ненавидел»
[16]
… Троцкий утверждал, что грязная одежда и нечищеная обувь были в то время отличительным признаком революционеров, особенно в провинции. Впрочем, такой внешний вид мог иметь причиной то, что одежда была дурной и дешевой, да и следить за ней было некому. Лев Давидович, выросший в обеспеченной семье, рано женившийся (и не один раз!) этих проблем не знал.
Теперь у Иосифа было куда больше времени для основной работы, и это тут же принесло свои плоды. Авторитет молодого пропагандиста рос. Сам вышедший из низов, он хорошо понимал рабочих, в отличие от потомственных интеллигентов, у которых было слишком много отвлеченного знания. Да и гомилетику — искусство церковной проповеди — не зря изучал в течение пяти лет. Он был не из тех ораторов, которыми публика заслушивается, как соловьями летним вечером, зато умел излагать свои мысли просто и понятно и тут же показать, какие выводы из изложенного следуют для рабочего класса. О методах его работы говорит обошедший чуть ли не все публикации случай: как-то он заглянул в воскресную школу и поинтересовался, чему там учат рабочих. Один из слушателей ответил: объясняют, как движется Солнце. Тогда Coco, усмехнувшись, сказал: «Слушай! Солнце, не бойся, не собьется с пути. А вот ты учись, как должно двигаться революционное дело и помоги мне устроить маленькую нелегальную типографию»
[17]
.
