Едва ли Сталин делился с детьми этими проблемами, он и видел-то их не каждый месяц, скорее всего, и Артему, и Светлане эту информацию подсунули. Однако ее вполне могли подсунуть и Сталину, тем более что перерасход-то был, и формально за него отвечал все-таки Власик. Ну и дальше смотри пункт первый: порядок есть порядок, закон есть закон. Так Сталин остался без человека, на преданность которого можно было рассчитывать абсолютно.
Вопросы
Вернемся теперь в конец февраля 1953 года. Итак, в апреле 1952 года был отстранен, а затем арестован — не Берией, заметьте, а Игнатьевым! — многолетний начальник охраны Сталина генерал Власик. И позволить это было со стороны Сталина ошибкой. Если бы вместо Игнатьева охраной руководил Власик, при всех своих недостатках, то события 1 марта просто не могли бы произойти
[96]
. Но к началу 1953 года Власик уже сидел, и охрана главы государства была подчинена Игнатьеву, министру госбезопасности.
Надолго ли? В интересах заговорщиков из партаппарата было, чтоб надолго, а желательно постоянно иметь возле Сталина на столь ответственном посту своего человека. Но Игнатьев, серенький аппаратчик, министром был феноменально никудышным, над ним смеялись собственные подчиненные — он был даже не Ежов, а бледная пародия на Ежова. И о законности он имел примерно такие же представления, как и Ежов. Не зря же чекисты рассказывают: став министром, Берия открыто говорил, что в 1938 году он пришел в органы, чтобы искоренить ежовщину, а в 1953-м — игнатьевщину. И коль скоро 5 марта, на которое частично переместилась повестка дня заседания 2 марта — жизнь-то идет! — министром вновь объединенных МГБ и МВД был назначен Берия, значит, вопрос этот был решен еще при жизни Сталина и Игнатьеву на его посту оставались часы. А значит, часы оставались и заговорщикам-аппаратчикам, чтобы попытаться спасти свое положение в стране.
Может быть, им повезло и инсульт со Сталиным случился сам собой, а они лишь сделали все возможное, чтобы он как можно дольше оставался без помощи. Но ничего невозможного нет и в том, что Сталина отравили. Кто угодно мог это сделать — Хрущев, Булганин, Маленков или же охранник — кто угодно, и был лишь один человек, который сделать этого не мог. Этот человек — Берия. У него, подчеркну еще раз, не было мотива, более того, сама его жизнь зависела от жизни Сталина.
Так кто и когда приезжал на дачу в воскресенье 1 марта?
Хрущев и Булганин, по собственным воспоминаниям Хрущева, приехали, потолкались в помещении охраны и уехали восвояси.
Вспоминает Лозгачев:
«Я остался один у постели больного. Обида от беспомощности перехватила горло и душили слезы. А врачей все нет и нет. В 3 часа ночи зашуршала машина у дачи. Я полагал, что это врачи приехали, но с появлением Берии и Маленкова надежда на медицинскую помощь лопнула. Берия, задрав голову, поблескивая пенсне, прогромыхал в зал к Сталину, который по-прежнему лежал под пледом вблизи камина. У Маленкова скрипели новые ботинки. Он их снял в коридоре, взял под мышку и зашел к Сталину. Встали поодаль от больного Сталина, который по роду заболеваемости захрипел.
Берия: "Что, Лозгачев, наводишь панику и шум? Видишь, товарищ Сталин крепко спит. Нас не тревожь и товарища Сталина не беспокой". Постояли соратники и удалились из зала, хотя я им доказывал, что товарищ Сталин тяжело болен».
И опять странное поведение охранников, отмеченное на этот раз и Светланой Аллилуевой, которая, как ни редко виделась с отцом, была хорошо знакома с организацией охраны. «Безусловно, старые служаки, такие, как Власик и Поскребышев, немедленно распорядились бы без уведомления правительства, и врач прибыл бы тут же. Но вместо этого, в то время как весь взволнованный происходившим персонал требовал вызвать врача… высшие чины охраны решили соблюдать "субординацию": известить сначала своих начальников и спросить, что делать…»
Учитывая вышесказанное, а также и последующее поведение Берии, можно с очень большой долей уверенности утверждать, что он не приезжал ночью 1 марта на дачу, не кричал на охранника, не распекал его, зачем тот наводит панику и пр. Все это легенда — Берия узнал о происходящем не раньше утра 2 марта, это можно совершенно точно установить по появлению на даче медиков.
А теперь вспомним о странной версии чекиста Рясного, которая не лезет при сопоставлении показаний ни в какие ворота. Но тут есть один нюанс: показания и Лозгачева, и Старостина, и других были даны много позже, иные в 1960-е, иные в 70-е, а иные и в 90-е годы. Сначала я думала вообще отбросить этот рассказ как чистую выдумку, а потом вдруг пришло на ум: а может быть, в нем сохранился след изначальной версии, той, что была озвучена утром 2 марта 1953 года? Иначе почему не было служебного расследования, иначе говоря, почему охрана осталась живой и на свободе?
Это соображение невольно подтверждает профессор Мясников: «Министр здравоохранения рассказал, что в ночь на второе марта у Сталина произошло кровоизлияние в мозг, с потерей сознания, речи, параличом правой руки и ноги. Еще вчера до поздней ночи Сталин, как обычно, работал у себя в кабинете. Дежурный офицер из охраны еще в 3 часа ночи видел его за столом (он смотрел в замочную скважину. Все время и дальше горел свет, но так было заведено. Сталин спал в другой комнате. В кабинете был диван, на котором он часто отдыхал. Утром в седьмом часу охранник вновь посмотрел в замочную скважину и увидел Сталина распростертым на полу между столом и диваном».
Теперь понятно, почему Берия, став министром внутренних дел, не начал расследование обстоятельств смерти главы государства и даже не привлек охрану к ответственности. Если бы ему рассказали то, что «вспоминали» охранники двадцать и сорок лет спустя, он просто обязан был бы это сделать.
Но кто-то из вышестоящих должен был приехать ночью на дачу, хотя бы для того, чтобы морально поддержать охрану — а то еще, того и гляди, с перепугу местную «Скорую помощь» вызовут. Но кто же мог быть этот другой? Ответ напрашивается сам собой: тот единственный человек, который мог приказать охраннику поднимать или не поднимать шум, его прямой начальник, министр госбезопасности Игнатьев, заговорщик. Его выслушал и выполнил приказ полковник Лозгачев, заговорщик. Потому что если бы он не был таковым, то не сидел бы он в 1977 году и не рассказывал Рыбину свои воспоминания, а тихо лежал бы себе на кладбище рядом с полковником Хрусталевым. Он или был заговорщиком изначально (а что тут, собственно, невозможного? Его могли запугать, подкупить, наконец, завербовать), либо стал им тогда, когда понял, во что втравил его начальник охраны и что с ним будет, если он не войдет в число заговорщиков. Игнатьев должен был приехать на дачу и еще с одной целью: согласовать все версии «очевидцев», чтобы не было разнобоя в показаниях. Был ли он один? Или же с ним приехал и тот «некто» из партийной верхушки, который стоял во главе заговора — не Игнатьев же, в самом деле, заваривал всю эту кашу. Естественно, приехал и «сам», которому тоже нужно было единство показаний, чтобы, упаси бог, ничего не заподозрил Берия, противостоять назначению которого на пост министра внутренних дел они уже, по-видимому, не могли.
