— Что дальше будет, как ты думаешь?
— Дальше лучше не будет.
— Вот это точно.
На следующий день случился расстрел Белого дома, и те события, которые последовали за ним, — вы все про это знаете. А я теперь соображаю: может, Борис был прав, и власти в самом деле сыграли роль попа Гапона и, хотя постреляли народу не в пример меньше, чем в кровавое воскресенье, добились нужного результата — крикунов разогнали, оппозицию приструнили, все, кто должен был оказаться наверху, там и оказались. В том числе и мэр-демократ Ю. Лужков.
Можно бы, конечно, и возразить: это когда-то было, что тут уж и вспоминать. Так вспомним разгоны с побоями и «воронками» на Триумфальной площади, на Пушкинской, на улице Тверской — обязательно дубинки, обязательно кровь, обязательно приводы в отделение.
Вот такой он демократ, Парамоша.
Пишу о парткомах, райкомах, горкомах, с тем чтобы читатели, особенно юные, могли себе представить, что это была за силища, подавляющая, нивелирующая, унижающая все общество. Как-то готовил газетный материал о пяти кандидатах в депутаты. Среди них был и такой заслуженный авиаконструктор, как А. Туполев. Позвонил ему домой, чтобы согласовать текст и уточнить — снимает он свою кандидатуру или нет. Вроде бы его выдвигали еще и от общественной организации, а не только от территории. И вдруг человек такого масштаба и такого уровня устало говорит в трубку по поводу текста и по поводу снятия: надо бы посоветоваться с райкомом и все согласовать. Я обалдел.
Всегда знал, что райкомы сильны, но не подозревал, что до такой степени. Еле-еле уговорил генерального конструктора не согласовывать, потому что время было позднее, все полосы, кроме первой, где шел мой материал, уже подписали, за опоздание меня могли хорошенько взгреть. И хотя все кончилось благополучно, неприятный осадок остался.
Уже через короткое время работы на посту начальника Мосгорагропрома Ю. Лужков понял: уговоры — ерунда. Должна работать экономика. И пошел по инстанциям — доказывать с выкладками в руках необходимость создания новой системы. За сохранность урожая стали платить, за разгрузку вагонов — расчет на месте, ученые мужи поощрялись за новые идеи по сохранности овощей и картофеля.
Другое дело, что выплачиваемые суммы не шли ни в какое сравнение с тем, что все равно можно было украсть. За счет пересортицы, порчи, обмана, обсчета и обвеса.
Тогда он решил: хозяином продукции должен быть магазин. Появилась первая в городе арендная «точка» на Ленивке. Газеты захлебывались от восторга, покупатели плакали от радости. Дело однако не пошло — общество не созрело для радикальных перемен, а мелкий ремонт мотора оборотов не прибавил. Потом появились свободные цены, и вся идея аренды оказалась в результате малоэффективной. Теперь-то мы хорошо знаем, что торговля должна быть частной.
Надо сказать и о том, что газеты захлебывались тогда не только от восторга. Несмотря на то что Лужкову удалось совершить невероятное, а именно — вывести с плодоовощных баз «привлеченных», его опыты и эксперименты привлекали все больше внимания контролирующих органов. Особенно старался Комитет народного контроля СССР. Руководителя Мосагропрома трясли на заседаниях, как грушу, ему приписывали поступки, которых он не совершал, его обвиняли в том, чего он не делал. Ему объявляли выговоры, его штрафовали, и разговоры о том, что его направили в это пекло, чтобы он свернул там свою крепкую шею, — так напугал Ю. Лужков всех функционеров от партии и от советской власти своей кипучей деятельностью на посту зампредисполкома Моссовета, которому было поручено организовать кооперативное движение.
На него взвалили это дело, как на новенького, он к тому моменту не проработал в Мосгорисполкоме и двух лет. А появился он в Красном доме на Тверской, 13, с началом горбачевской перестройки, когда новый первый секретарь горкома партии по фамилии Ельцин начал перетряхивать старые во всех смыслах кадры. Он не был здесь новичком, поскольку несколько лет возглавлял постоянную комиссию Моссовета по бытовому обслуживанию населения, но не был и тертым чиновником исполкома — постоянные комиссии собирались тогда больше для проформы и никакого существенного влияния на городскую жизнь оказать не могли.
Я же впервые услышал о нем от журналистки Нелли Чеховской, которая брала у него интервью для журнала Моссовета «Городское хозяйство Москвы». Она стремительно вошла в нашу комнату на шестом этаже недавно отремонтированного дома № 11 и быстро выпалила:
— У какой симпатюлечка, этот Лужков! Маленький, кругленький, губки бантиком, а глазки умненькие…
Буквально с первых дней работы в исполкоме он перевернул тихий и сонный быт своего чиновного окружения. До него со звонком в семь вечера кабинеты мгновенно пустели, народ устремлялся к выходу — с авоськами, сумками, пакетами. Всяк что-нибудь да тащил: белье из прачечной, приемный пункт которой работал один раз в неделю, ботинки из ремонта, продукты из «Диеты» или от «Елисеева», заказы для «белых» из господского буфета — все шествовало в этой толпе довольных прожитым днем людей. Годами, десятилетиями сидели они, не переламываясь на государственной службе, — сытые, холеные, необремененные. Ничто не предвещало неприятностей и в дальнейшем. Ветры так называемых перемен проносились где-то рядом, раскаты от грома сокращений замирали на дальних подступах. У всех были везде свои люди, и не простые, а номенклатурные. В свою очередь в Мосгорисполкоме у этих номенклатурных также были номенклатурные, а посему долгие годы все было тихо-мирно.
Влетевший в эту заводь Ю. Лужков здорово замутил ее своей неуемной жаждой деятельности. «Ничего, горячо возьмется, быстро остынет», — судачили моссоветовские кумушки обоего пола в коридорах, буфетах и столовых. Однако сильно ошиблись.
Он не только не остыл, но и удвоил энергию в связи с новыми обязанностями, которые на него повесили все по тому же извечному принципу — кто везет, на того и наваливают. Ему поручили организацию кооперативного движения.
Не знаю, смог бы он так же быстро разрушать, если бы пришлось. Наверное, смог бы. Еще быстрее, чем создает. К этому ненормальному в понятии чиновного люда человеку пробивался все же интерес: почему ему больше всех надо? Зачем высовывается — сиди тихо, и ничего с тобой не случится. Но сидеть тихо он не мог и так раскочегарил кооперативное дело, что даже те, кто его провозгласил наиважнейшим, перепугались.
В результате Ю. Лужкова «бросили» в совершенно провальное овощное и продовольственное пекло, где в то время не воровал только ленивый, а работал в настоящую силу только полный идиот. Много раз видел я его «в деле» — на совещаниях, в конторах и агрокомитете, на заседаниях исполкома, где случались его вопросы, на плодоовощных базах днем и ночью.
Рейд, который начинает председатель комитета в час ночи, — это, согласитесь, тоже нонсенс. Ночью такому чину положено спать. Он же не тот генерал, у которого случилось ЧП в ведомстве…
Некоторые жаловались: груб, дескать. А как не будешь груб, если на овощной базе в Перове ночью студентам негде бывало выпить стакан горячего чая, тогда как на соседней — круглосуточно подавалась горячая пища. Будешь груб, когда, несмотря ни на какие твои распоряжения, ночью вагоны не разгружают, а руководители баз спят в это время безмятежным сном. Даже не обеспечив дежурство.
