Собственно говоря, в том, что позиция Явлинского и его партии будет именно такой, в общем-то, никто не сомневался. Поэтому гораздо больше руководство оперативного штаба интересовали не предложения «Яблока», а судьба вошедших в здание докторов Леонида Рошаля и Анвара Эль-Саида. С тех пор, как они вошли внутрь, прошло почти шесть часов; на связь врачи не выходили. Ничего об их судьбе не смог сказать и недавно побывавший в ДК Марк Франкетти. В оперативном штабе не на шутку волновались за судьбу врачей.
Поэтому когда в одиннадцать часов наблюдатели заметили, что из здания вышли двое врачей и направились к оцеплению, в оперативном штабе вздохнули с облегчением. Правда, хорошие новости пришли одновременно с плохими: доктор Рошаль подтвердил, что террористы очень пристально контролируют ситуацию в захваченном здании. «Готовность к вражде была постоянная, — сказал Леонид Михайлович, — они все время остро следили за тем, что я делаю, что говорю, за каждым словом. Очень боялись шпионов».
[250]
К тому же, сопоставив информацию разных людей, побывавших в здании, в оперативном штабе поняли, что террористы после каждого посещения меняют расположения взрывных устройств. Да, большинство из бандитов были не профессионалами, но были там и те, кто четко знал, как надо действовать.
Вся эта информация была очень полезной; что бы получить новую и одновременно разрядить напряжение у террористов, в здание направился очередной переговорщик, Григорий Явлинский. Лидер «Яблока» вошел в захваченный театральный центр около полуночи; и зеваки, и к этому времени журналисты потихоньку стали расходиться, и потому это осталось практически незамеченным.
«В ночь с 24 на 25 октября я зашел в здание захваченного центра, — вспоминал Явлинский. — В здании меня остановили трое людей в масках, они были вооружены. Они провели меня в подсобное помещение буфета, где находились трое человек уже без масок, по виду чеченцы. Один из них оказался Бараевым, другой был его помощник Абу-Бакар, третий мне неизвестен. Я предложил им сформулировать свои требования к властям, чтобы можно было отпустить ни в чем не повинных заложников. Мне было сказано, что их требованием является вывод войск из Чечни. Я заявил, что данное требование в короткие сроки выполнено быть не может. В ходе переговоров мы остановились на трех пунктах требований: прекращение со следующего дня применения в Чечне тяжелого оружия, а именно артиллерии и авиации; прекращение зачисток; разговор по телефону между Путиным и Масхадовым. Мне захватчики сообщили, что они готовы к смерти и из центра они в любом случае живыми не выйдут, однако, если их требования выполнены не будут, они готовы начать убивать заложников. Эту их угрозу я воспринял серьезно, хотя в их словах и было много бравады, они пытались осуществлять запугивание возможными расправами и оказывали психологическое воздействие».
[251]
«Среди них не было никого, с кем можно было бы говорить о политике», — подытожил впоследствии Явлинский.
[252]
Это закономерное обстоятельство, судя по всему, удивило политика: в здании оказались не вменяемые люди, с которым можно было бы вести диалог, а обыкновенные бандиты.
Выйдя обратно, Явлинский от общения с журналистами отказался и, побывав в оперативном штабе, отправился в Кремль — информировать об остановке руководство страны. «Я не общался с прессой умышленно, — скажет потом лидер „Яблока“. — Я считаю это совершенно неправильным ни с какой точки зрения и непрофессиональным».
[253]
Несмотря на странные иллюзии, испытываемые Григорием Алексеевичем по отношению к возможности ведения политического диалога с террористами, его поведение в кризисной ситуации оказалось очень ответственным и выдержанным; в отличие от многих других депутатов Госдумы, делать себе политический капитал на трагедии Явлинский не стал.
Тем временем были собраны все необходимые заложникам медикаменты, о которых сказал Рошаль. Сделано это было с поразившей профессора оперативностью: никаких аптек не понадобилось, и буквально через сорок минут все лекарства (более шестидесяти наименований) были готовы для передачи в здание.
Одновременно с террористами велись переговоры о том, что в здание будет допущена съемочная группа одного из общенациональных телеканалов; террористы выбрали НТВ — по-видимому, памятуя о том, как во время первой чеченской войны этот независимый телеканал фактически воевал на стороне террористов, озвучивая их пропаганду. Но с тех пор утекло много воды: уже и время было не то, и телеканал не тот, и потому в оперативном штабе особенно по этому поводу не беспокоились. Напротив, интервью, данное террористами британцу Франкетти, уже показало, как могут быть полезны в сложившейся ситуации журналисты, и потому разрешение на поход в театральный центр НТВэшникам дали без особых проблем.
В это же время по приказу оперативного штаба милиционеры стали проводить «облавы» и выгонять из верхних квартир ближайших к ДК домов журналистов теле- и радиокомпаний; некоторые из них, особенно сопротивлявшиеся, при этом были слегка побиты.
[254]
Руководство оперативного штаба не имело никакого желания, чтобы в случае, если (а вернее когда) спецназу придется все-таки идти на штурм театрального центра, журналисты показывали бы это в прямом эфире.
Многих журналистов, впрочем, так и не отловили.
Террористы готовились принимать гостей. В зрительном зале на сцену поднялся Бараев и заявил, что достигнута договоренность о том, что журналисты НТВ будут допущены в зал. «Начались приготовления, — вспоминала Татьяна Попова. — На сцене раскладывались боеприпасы. Канистру с непонятным содержимым любовно переставляли с места на место, ища ракурс получше».
[255]
Съемочная группа НТВ действительно вошла в здание вместе с доктором Рошалем и медиками Красного Креста.
[256]
Оказать медицинскую помощь заложникам террористы разрешили в обмен на съемку обращения Бараева; а если вы его покажете, сказали они, то мы, может быть, кого-нибудь отпустим.
«Я тогда разговаривал с Бараевым, — вспоминал Рошаль. — Он сказал, что, в конце концов, отпустит всех детей… Но заместитель Бараева сказал мне: „А почему ты хочешь, чтобы мы отпустили детей? Когда федералы окружили — и назвал какой-то город и деревню, — началась зачистка, мы же просили, чтобы детей отпустили, но их не отпустили“.
