Именно тогда руководство страны стало перед окончательным выбором: или идти на штурм здания — но тогда погибнут люди, или идти на уступки террористам — и тогда, может быть, заложники уцелеют, но впоследствии погибнет в сотни, если не в тысячи раз больше людей. Руководство страны просто не могло выбрать ничего иного, кроме штурма.
Но перед штурмом надо было отвлечь террористов, уверить их в том, что страна капитулировала и согласна выполнить все их требования. «Я сказал Владимиру Владимировичу, что важно определиться с представителем президента». Представителем был назначен полпред по Южному федеральному округу Виктор Казанцев.
Казанцев связался с террористами и заявил, что переговоры начнутся завтра, в десять утра. Террористы поверили в этот звонок; это было то, чего они так долго ждали. Как было не поверить? К тому же весь день и пресса, и близкие заложников, и даже оперативный штаб постоянно шли на уступки террористам, и, наверное, смотря ту злополучную «Свободу слова», они действительно уверились в том, что противник психологически сломан, что они победили.
В 17.26 и 23.14 Бараев позвонил Яндарбиеву в Катар. Экс-президент Ичкерии советовал Бараеву «быть осторожным, готовым, действовать обдуманно и согласованно; не доверять лицам, приходившим на переговоры; говорил, что они изучают их, заносят рации, что их (террористов) разговоры записываются».
[320]
Раньше существовала договоренность, что Яндарбиев направит в захваченный ДК иностранных журналистов, но теперь о журналистах речь уже не шла: Яндарбиев объяснял Бараеву линию поведения.
— Я все делаю с ведома Шамиля, — сказал Бараев.
Яндарбиев мягко поправил его:
— Если вас спросят в отношении главного, то скажите, что у нас он занимается политикой, а вы все согласовываете с военным меджлисом.
— Я не знаю, Аслан в курсе этой операции или нет; — согласился Бараев (знать-то он, конечно, знал). — Но когда проводилась подготовка к этой операции, то Аслан, Шамиль там присутствовали… Шамиль выполнял указания Аслана. Эта операция была сверхзасекречена чисто Шамилем. А исполнители — там были выбраны те люди, которые не думают о возвращении домой. Они готовы погибнуть. В течение двух месяцев мы проводили набор, выбирали людей, которые готовы погибнуть. Потом их вывезли, каждому объяснили, подготовили. Я точно не знаю; Аслан в курсе или нет. Но если Шамиль его подчиненный, лично с ведома Шамиля… Шамиль сказал: «Аллах акбар! Идите!» После этого мы пошли сюда.
[321]
Наставления террористы получали и от самого якобы не причастного к теракту Аслана Масхадова — правда, косвенно. Поздним вечером информационные агентства озвучили заявление представителя террористов Ахмада Закаева о том, что Масхадов призывает террористов Бараева к благоразумию и «предостерегает от поспешных шагов».
[322]
Для осведомленных людей этого было вполне достаточно.
То, что поведение террористов изменилось, заметили и заложники. «В зале явно наблюдалось смягчение режима контроля, — вспоминала Татьяна Попова. — Вдруг появились соки и минеральная вода от МЧС. До этого упаковки сока, раздаваемые нам, были большие, и, как говорили ребята, работавшие в буфете, довольствовались мы его запасами. Минеральной воды было очень мало, в основном давали „Пепси“ и „Фанту“, от которых пить хочется еще больше… А сейчас соки начали раздавать в маленьких пакетиках, упаковки с ними складывались в разных частях зала, и достались они всем».
[323]
Это были те самые вода и сок, которые таскали журналисты «Новой газеты» и представители Красного Креста.
«На второй день вечером нам сказали: „Хорошие новости. Завтра в десять часов приходит Казанцев. Все будет нормально. Они пошли на соглашение. Это нас устраивает. Ведите себя спокойно. Мы не звери. Мы вас не убьем, если вы будете сидеть смирно и спокойно“, — рассказывал артист Марат Абдарахимов. — В итоге все моментально расслабились, начали улыбаться, пить воду, и даже в туалет разрешили свободно ходить».
[324]
Кое у кого из заложников, впрочем, эта проявляемая террористами доброта вызвала серьезные опасения. «В ночь перед штурмом чеченцы сказали: „Вот придет завтра в десять часов представитель президента, и вы все, может быть, останетесь живы“, — вспоминала студентка Татьяна Коплакова. — Но надо было видеть их глаза! Никто из нас не сомневался, что они нас все-таки взорвут…»
[325]
Оперативный штаб тем временем готовился к штурму. Генерал Владимир Васильев в прямом эфире одного из федеральных каналов заявил о том, что прямая трансляция СМИ происходящего у захваченного здания может быть прекращена. «Не должно быть прямой трансляции с объекта, на котором находятся террористы, — сказал он, — тем более, из оперативного штаба. Мы сейчас в штабе намерены предпринять ряд шагов, и надеемся на понимание. Мы готовы работать, передавать информацию, но транслировать с места событий, в том числе действия спецслужб и правоохранительных органов, — неграмотно, непрофессионально».
[326]
Тем временем спецназ и боевая техника начали постепенно подтягиваться к захваченному зданию. По-видимому, стоявшие в оцеплении военнослужащие внутренних войск расслабились — и упустили момент, когда один из родственников заложников рванулся к захваченному зданию. С поднятыми руками он вбежал внутрь здания и был остановлен террористом. Спустя несколько минут за ним пошел сотрудник спецслужб; все происходящее было настолько дико, что молодой лейтенант милиции даже развел руками перед журналистами:
— Теперь я даже уже и не знаю, как все это объяснить. Ходят как на Тверской.
Журналист «Известий» наблюдал в бинокль за происходящим в фойе театрального центра. «Оперативник пытается убедить мужчину вернуться назад, — рассказывал он. — Через стеклянные двери видно, как он силой пытается вывести его на улицу. Обезумевший от страха за ребенка отец сопротивляется. Эта потасовка явно надоедает боевикам, и оперативник возвращается обратно ни с чем».
[327]
Террористы не поверили мужчине; приняв за лазутчика, они избили его, а потом привели в зал: если твой ребенок здесь, покажи его. «В зал завели мужчину в разодранном свитере, лысого, в летах, всего избитого, — вспоминала одна из заложниц. — Речь странная: то ли с акцентом, то ли передние зубы выбиты».
[328]
Зал замер. «Его поставили на сцену, — вспоминала Татьяна Попова. — Выяснилось, что мужчина разыскивает сына. По-моему, он даже сказал, что тому восемнадцать лет и назвал имя. В руках у него был какой-то пакет с чем-то похожим на части детского конструктора».
[329]
