Зайков недоуменно посмотрел на меня и сказал: «А мы это на Политбюро и не обсуждали». Я говорю: «Как не обсуждали? Ведь фактически это новая структура. Где теперь место ЦК, где место Верховного Совета? Какие теперь взаимоотношения между ними, какая последовательность в принятии законов?» Он снова: «Мы об этом не разговаривали».
Зайков рассказал Горбачеву о моих сомнениях. Горбачев очень рассердился и высказал крайнее недовольство тем, что ставятся такие вопросы, уверял, что в ЦК все продумано, ничего меняться не будет. В общем, как всегда, навел туману.
После выборов в Верховный Совет народных депутатов СССР, когда партия потерпела фактически поражение, готовилась передовая в «Правде» по их итогам. Там была примерно такая фраза: «…народ не избрал депутатами большое количество партийных руководителей, потому что они догматики, консерваторы» и т. п. Достаточно резкая формулировка.
Но было-то совершенно иначе! Когда готовили выборы, орготдел и отдел пропаганды и агитации ЦК запрещали партийным органам вмешиваться в подготовку выборов, мотивируя тем, что «у нас одна партия и наш народ сознательный».
В итоге силы, которые выступали с антисоветских, антикоммунистических позиций, открыто вели активную пропаганду и агитацию, а партийным органам вести агитацию за своих кандидатов было практически запрещено. Я сказал тогда Зайкову: «Если такая формулировка появится в «Правде», я выступлю на страницах московской печати с отповедью, потому что это не соответствует действительности и дискредитирует партию».
С моего согласия эти соображения также были переданы Михаилу Сергеевичу. Видимо, поэтому та резкая формулировка и не появилась. Все было сказано в более мягких тонах, что мы-де «понесли поражение, потому что мало поработали с народом».
И вот наступает 22 апреля — день рождения Владимира Ильича Ленина. Выход президиума торжественного собрания проходил так: первую часть президиума, членов Политбюро ЦК, как всегда, вводил Генеральный секретарь ЦК партии; одновременно двигалась остальная часть президиума: министры, маршалы, представители трудящихся. Эту вторую часть всегда выводил второй секретарь МГК партии.
И получилось так, что Горбачев выводит свою часть, а я — свою, и мы встречаемся с ним перед дверьми, ведущими на сцену Дворца съездов. Он ко мне подходит и говорит: «Здорово, Прокофьев. Ну что, испугался выборов? Подумаешь, там кого-то не избрали, и ты уже в панику ударился!»
Я думаю, эти два момента, о которых я разговаривал с Зайковым, насторожили Горбачева, и он не захотел, чтобы меня избирали первым секретарем горкома. Если, будучи вторым секретарем, которому вообще по тем временам не положено было голос подавать, я возражаю, то чего можно ждать от меня в будущем?
Как развалили партию
Я работал секретарем горкома в необычное время. То, что делал я, не характерно для моих предшественников. У них были совершенно другие условия.
Страна и партия с необычайной быстротой катились под уклон. Необходимы были реформы, пересмотр экономической политики. Но пошли по другому пути: и страну, и партию стали «ломать через колено». Все ли было случайно? Не было ли каких-либо сил, конкретных людей, способствующих этому?
Уверен, что помимо объективных причин налицо и сознательный подрыв авторитета партии, и ее развал, желание доказать, что она не имеет особого влияния и мало на что способна, а главное, не может реформироваться.
Может быть, и был период, когда Горбачев считал, что нужно проводить экономические реформы и преобразования в обществе с помощью партии. Однако, не сумев вообще эффективно проводить реформы, он пришел к мысли о необходимости разрушить партию, считая, что именно она мешает их проведению.
На чем основана моя точка зрения? В декабре 1987 года на пленуме ЦК партии, где стояли вопросы партийного строительства, часть членов ЦК говорила о необходимости реорганизации партии. Горбачев в своем докладе, отвечая им и полемизируя, кажется, с тем же Ельциным, заявил, что мы проводим реформирование общества и только одна из его структур должна оставаться незыблемой — такой структурой, по его словам, являлась партия.
Шло самое начало перестройки. Заявление Горбачева давало основание предполагать, что первоначально он собирался проводить реформы с помощью партии и опираясь на нее.
Но затем экономические реформы, которые предлагалось провести, не пошли. Более того, они имели обратный эффект: стал снижаться объем производства, ухудшался жизненный уровень людей. Горбачев начал искать виновного.
В «Правде» появилась статья Татьяны Смолич, резко выступавшей против партийного аппарата — этого, по ее определению, «болота», того среднего звена, которое якобы тормозит перестройку. Эта статья, естественно, не могла появиться без ведома руководства партии и лично Горбачева.
Самое страшное было то, что Горбачев, говоря о необходимости демократизировать общество, не демократизировал партию. Партия, самые широкие слои партийцев стремились к ее демократизации, но препоны-то ставило само руководство! Если и появлялись какие-то демократические новшества, то только под большим давлением снизу, когда уже обострялось противостояние между низами и верхами и когда Горбачев чувствовал, что дальше «держать и не пущать» нельзя.
А может быть, он специально создавал такую напряженность, чтобы посеять рознь между низами и верхушкой партии? Это в конечном итоге и привело к ее развалу…
* * *
В то время самая политизированная часть общества, за редким исключением, находилась в партии. Партия была одна, а взгляды ее членов разные — от либерально-демократических и социал-демократических до ортодоксально-коммунистических. В результате в партии в начале 1990 года образовались две платформы: «Демократическая платформа в КПСС» и «Марксистская платформа в КПСС».
Этим попытался воспользоваться Горбачев. Неожиданно он выходит на заседание Политбюро с очень жестким письмом в адрес Демплатформы и вносит предложение провести перерегистрацию коммунистов, а затем всех, кто принадлежит к Демплатформе, исключить из КПСС. Письмо предполагалось опубликовать в прессе.
Я тогда еще не был членом Политбюро ЦК. В Политбюро в ту пору входили Председатель Совмина СССР, Председатель КГБ, министр обороны и другие руководители партии и государства. Меня в Политбюро ввели 14 июля 1990 года на первом пленуме ЦК после XXVIII съезда партии, где меня избрали в состав Центрального Комитета.
Зная уже, какую линию проводит Горбачев, я понял, что в письме заложена провокация, а реализация горбачевского предложения приведет к расколу партии.
Мы собрались с секретарями горкома партии, потом с секретарями райкомов партии и решили: считать принятие такого письма ПБ ЦК партии нецелесообразным, так как это приведет к расколу партии, чего в данной ситуации нельзя допустить. Пришли к выводу, что надо поддерживать различные платформы в партии, но не создавать отдельных организационных структур. Могут быть различные точки зрения — инакомыслие в партии нельзя исключать, но до определенных, естественно, пределов.
