Это было полным игнорированием военно-политической обстановки в начале войны! Только свои планы, только свои интересы, а что до военных осложнений для СССР, никого из них это не интересовало. Жизнь все это доказывает…»
[114]
Н.Н. Риммар также дал свою характеристику Чжоу Эньлаю:
«Чжоу привлекал внимание к себе подвижностью. Отрывисто взмахнет рукой и, кажется, вот вспорхнет, и нет его. В разговоре создавалось ощущение, будто он физически жаждет проникнуть в тебя. И еще поражала способность мгновенно изменяться. Со стороны представлялось, будто в мире нет для Чжоу важнее собеседника. Но стоит обратиться к нему другому, как собеседник превращался как бы в пустое место.
Здоровался он своеобразно. После приветствия и рукопожатия, в котором чисто по-мужски отдавал свою ладонь всю без остатка, произносил:
– Коньяк? – и загадочно подмигивал.
Людьми, расположением которых Чжоу Эньлай дорожил, как драгоценностью, являлись Мао Цзэдун и Чжу Дэ. С повышенным вниманием относился к Цзян Цин, Кан Шэну, Эми Сяо и Е Цзяньину.
С неинтересными собеседниками Чжоу Эньлай прерывал разговор при любом поводе. В подобном случае он демонстрировал учтивость и деликатность. Тому, кто отвлекал его, говорил: «Одну минуточку», а собеседнику: «Извините, мы так мило беседовали, но…» Незаметно кивая головой в сторону, разводил руками: мол, ничего не поделаешь. И отходил. Всегда и везде он показывал свою доброжелательность, готовность выслушивать самым прилежным образом.
Когда я пригляделся к нему, стало ясным его актерство. Он играл, и играл, прямо скажем, отменно. Соглашался с Владимировым в оценке лиц и их позиций в одной обстановке – чаще так бывало, когда он приходил к нам по своим делам, – а спустя ничтожное время, но уже в другой обстановке, утверждал совсем обратное и вел себя иначе. Осознание этой черты делало его понятным.
Мне трудно представить Чжоу Эньлая иначе, как ищущего лошадку, на которую можно поставить. Он выделялся умом, энергией, организаторскими способностями, но волей духа, принципиальностью и этакой настойчивостью или напористостью, граничащей с жестокостью, был обделен. Он не верил в свои силы, робел и не смел отстаивать свою точку зрения, тем более неуклонно проводить ее в жизнь, например, как это делал Мао Цзэдун до последнего своего дня. Он всегда заглядывал Мао Цзэдуну в рот. Он лучше всех понимал, что Мао Цзэдун та самая лошадка, которая принесет успех, если ее держаться. При всем том он выступал и со своими идеями. Как правило, они лежали между идеями противоборствующих сторон. Он являлся мастером компромисса. Председателю ЦК КПК это нравилось. Во-первых, Мао Цзэдун не хотел упустить работника, который четко работает на любом посту, а во-вторых, подобная линия Чжоу Эньлая демонстрировала демократичность верхушки партии. Своей терпимостью председатель ЦК КПК как бы поощрял демократический принцип в руководстве, которым в действительности не пахло. Чжоу Эньлай был удобен Мао Цзэдуну как буфер для смягчения столкновений противоборствующих сторон».
[115]
В феврале 1945 г. Мао Цзэдун говорил: «Китай будет очищен от японцев в ближайшие два, три года»
[116]
. Иначе говоря, Мао Цзэдун, как и многие мировые лидеры, не предвидел возможности быстрого разгрома японской армии в Маньчжурии силами Советской Армии.
21 февраля 1945 г. Мао Цзэдун впервые четко сформулировал свое отношение к решениям Крымской конференции (главным образом в части, касающейся возможности участия СССР в войне против Японии).
«Никаких сомнений быть не должно, – заявил Мао, – Советский Союз определенно примет участие в боевых действиях против Японии. Необходимо это твердо усвоить!»
По мнению Мао Цзэдуна, КПК «должна всеми средствами добиваться от руководителей антигитлеровской коалиции определенных решений по Китаю, как члену антифашистского блока. Перед такой силой, как Рузвельт, Черчилль, Сталин, глава чунцинского режима определенно спасует. Тогда он окажется в ловушке! Ему ничего не останется, как уступить, но это будет уступка нам! Мы постараемся опереться на самые мощные политические силы. Поэтому не исключено, что Чан Кайши реконструирует свое правительство. И эта реконструкция должна быть коренной!»
По мнению П.П. Владимирова, «позиция Мао Цзэдуна предельно ясна. Главное – «доконать Чана», то есть развязать гражданскую войну! Все остальное лишь обработка общественного мнения, которая должна дать выигрыш времени Компартии для полной мобилизации».
«По-настоящему смущает Мао нечто другое (а не вероятность того, что США усилят военную помощь Гоминьдану. – Ю.Г.). Он до конца не уверен, что Советский Союз выступит против Японии. Вроде бы заявляет, что СССР будет воевать, но сам колеблется. Это факт. Именно отсюда все оттяжки решительных внешнеполитических и внутриполитических акций руководства Компартии до второй половины апреля. Что ж, похоже на Мао! Даже перед своими соратниками до конца не искренен».
П.П. Владимиров сделал вывод о том, что «у Мао Цзэдуна нет выбора. Другого союзника, кроме СССР, у КПК нет. Никакие обещания Мао не рассеяли подозрений руководителей американской политики. США укрепляют Чан Кайши. Это и определяет поведение председателя ЦК КПК.
Союз с Москвой в борьбе против Японии может объективно сыграть положительную роль в оздоровлении КПК, и особенно – в формировании нового поколения коммунистов-интернационалистов».
[117]
П.П. Владимиров также констатировал, что руководство в Москве, «несмотря ни на какие политические махинации Мао, твердо держит курс на поддержку КПК». И далее: «В освобожденном Китае СССР обретет могучего друга, союз с которым поставит лагерь социализма в исключительно выгодное положение».
[118]
П.П. Владимиров, наблюдая за действиями Мао Цзэдуна на протяжении длительного периода времени, отмечал, что политику Мао Цзэдуна «часто называют таинственной восточной дипломатией, каверзной, туманной…
Но это всего лишь бульварное представление. На самом деле подобная политика логична и последовательна.
Такой логичностью и последовательностью отличается и политика председателя ЦК КПК. Меняются условия, и он, приспосабливаясь, непрерывно меняет внешние формы борьбы, но не ее существо. Главное остается. В данном случае – это полный отказ от единого антияпонского фронта, антисоветизм, искоренение «догматизма».
И никакой таинственной восточной хитрости здесь нет. Да, он изменяет обещаниям, договорам. Унижает и возвышает людей, рядится в одежды народолюбца, а в своих апартаментах – вельможа. Разыгрывает спектакли перед Барретом, иностранными репортерами, подсовывает мне чушь, обманывает Москву.
Вздор! Чепуха! Никакой восточной мудрости и хитрости нет. Это бульварщина и выдумки! Если и есть здесь особая, так называемая восточная дипломатия, то она в циничности средств!».
[119]
