Одним словом, в Москве думали, что посещение Мао Цзэдуном спектакля Большого театра, а именно балета «Красный мак», выльется в очередную демонстрацию советско-китайской дружбы.
На практике все получилось по-иному.
Мао Цзэдун, очевидно прислушавшись к словам своих экспертов, а возможно, и потому, что при его изощренно подозрительном взгляде на все действия и слова советских партнеров он с самого начала, только узнав, что ему предлагают посмотреть спектакль на китайскую тему, да еще с названием «Красный мак», решил проявить осторожность.
Мао Цзэдун исходил, очевидно, прежде всего из того, что в СССР вообще не понимают Китай и, следовательно, не могут правильно отобразить китайские реалии. В этом смысле он даже интуитивно, а возможно и сознательно, решил на этом примере еще раз дать почувствовать Сталину, что он, Мао Цзэдун, является единственным человеком, который правильно толкует события в Китае, что все, что делается в этом плане в ВКП(б) и в СССР, в том числе и в руководстве партии и государства, да и деятелями литературы и искусства, все это проявление предвзятого и неверного взгляда на Китай, который он, Мао Цзэдун, будет исправлять при всякой возникающей для него возможности.
Кстати сказать, Мао Цзэдун не мог себе представить, что балет «Красный мак» мог быть поставлен в Москве не специально для того, чтобы пропагандировать неверные, в том числе и прежде всего сталинские, взгляды на взаимоотношения России и Китая, русских и китайцев, русской и китайской революции. Для Мао Цзэдуна это было мелкое проявление большой политики. Конечно же, он не мог просто поддаться на такого рода «провокацию» и сразу же принять приглашение посетить спектакль в Большом театре.
Мао Цзэдун отправил на предварительный или испытательный, разведочного характера просмотр именно Чэнь Бода и своего советника-переводчика Ши Чжэ, то есть тех двух людей из своего окружения, которые знали русский язык.
Воспоминания Чэнь Бода об этом случае, вероятно, отражают не только его собственный настрой, не только те мысли и чувства, которые испытывал Чэнь Бода в те дни, когда он едва-едва избежал наказания со стороны Мао Цзэдуна за свои прегрешения, свое «низкопоклонство» перед Сталиным, но и, что вполне вероятно, часть настроений, с которыми Мао Цзэдун отрядил Чэнь Бода для этой миссии.
Чэнь Бода учился в нашей стране, но он никогда в своей жизни не видел балетного спектакля до этого вечера.
Его сразу же поразило, что балерины бегают по сцене на пуантах. Он писал в своих воспоминаниях, что одно это сразу же насторожило его, ибо он понял это таким образом, что в Советском Союзе хотят тем самым просто показать, что в Китае существует варварский обычай бинтовать девочкам ножки, оставляя их уродливыми и маленькими.
Далее Чэнь Бода начал тут же, в ложе, изводить своими вопросами сопровождавшего его Н.Т. Федоренко. Чэнь Бода представлялось, что в этом балете его авторы хотели бы представить дело таким образом, что революцией в Китае руководили члены команды советского торгового судна, пришедшего в китайский портовый город, что именно им китайская революция обязана и своим развитием, и своей победой.
[344]
Н.Т. Федоренко также вспоминал, что Чэнь Бода в ходе представления стал задавать множество вопросов, да все с подковырками. Он утверждал, что таких китайцев, которые показаны на сцене, в действительности не существует. Чэнь Бода говорил, что, очевидно, в СССР именно такими уродливыми хотели бы представлять себе китайцев.
Чэнь Бода хотел уйти из театра, не дожидаясь конца спектакля. Его с трудом удалось удержать от этого шага.
После окончания балета Чэнь Бода был вынужден встретиться с руководителями театра, с автором музыки и с артистами. Вместо слов восхищения и благодарности он, однако, заявил, что от просмотра у него осталось тягостное впечатление. Дело в том, разъяснил Чэнь Бода, что в Китае под красным маком обычно разумеют опиум, а опиум – злейший враг китайского народа, опиумом отравлены поколения людей в Китае.
[345]
К слову сказать, у Чэнь Бода, хотя он, как уже упоминалось, и учился в Москве, и владел в известной степени русским языком, и, как предполагалось, был знаком с жизнью в нашей стране, с ее культурой в частности, на деле были несколько странные представления о, казалось бы, очевидных вещах.
Например, сопровождая Мао Цзэдуна во время его пребывания в Москве, Чэнь Бода смотрел в присутствии Н.Т. Федоренко по телевизору балет «Лебединое озеро».
«– Как вам понравился балет? – спросил я [писал Н.Т. Федоренко] Чэнь Бода.
– Очень забавно, но скажите, почему все женщины голые? – в свою очередь спросил он меня, имея в виду, что в китайском традиционном театре актрисы выступают в тщательно задрапированных костюмах. Иными словами, традиции у нас здесь разные. Китайская актриса всегда появляется на сцене в наряде, который скрывает ее фигуру и формы.
Не менее примечательный случай имел место и во время трансляции по телевидению оперы с участием нашего знаменитого баса.
– Как вам его исполнение? – поинтересовался я у Чэнь Бода.
– Скажите, а почему он ревет, как бугай? – в свою очередь спросил меня профессор.
– Это наш знаменитый бас, он поет не чужим, а своим могучим голосом. Нам, русским, его пение очень по душе. Примерно так же, как вам нравится пекинская опера, где поют не своими голосами, как нам представляется, а так сказать, козлетоном… – дерзнул я парировать Чэнь Бода.
– Ах так? Неужели? – воскликнул мой просвещенный собеседник».
[346]
Но вернемся к балету «Красный мак». Чэнь Бода и Ши Чжэ доложили обо всем увиденном Мао Цзэдуну, который полностью разделял их мнение о вредоносности идей этого спектакля.
Советская сторона тем не менее и в дальнейшем настойчиво предлагала Мао Цзэдуну посетить этот балетный спектакль в Большом театре. Мао Цзэдун не пожелал этого сделать.
В свое время в этой связи в Москве было довольно много разговоров.
Можно лишь отметить, что взаимное непонимание, в том числе и по вопросам, связанным с этим спектаклем, не исчезло. Балет «Красный мак» еще несколько лет сохранялся в репертуаре Большого театра. Его, правда, после посещения спектакля Чэнь Бода переименовали в балет «Красный цветок».
[347]
