Даже там, где есть конкуренция, она едва ли приведет к разнообразию вследствие экономических условий, царящих на рынках СМИ. Когда поставщики новостей выявляют крупный, примерно однородный массовый рынок потребителей, они единодушно стремятся сделать его мишенью своих усилий, а это значит, что все они предлагают приблизительно одно и то же. Разнообразие появится лишь в одном из двух случаев. Во-первых, могут существовать иные формы подачи новостей, что формально наблюдалось в случае многих общественных СМИ, в чью задачу не входил охват максимально большой однородной аудитории. Во-вторых, коммерческие поставщики будут выдавать разнообразную продукцию, если в состоянии увидеть сегментированный рынок вместо однородной массы; соответственно, они могут сделать выбор в пользу охвата отдельных сегментов. Такое происходит в случае «качественной» печати, которая нацелена на небольшой, но обычно процветающий слой высокообразованных читателей.
Контроль за политически значимыми новостями и информацией, представляющий собой жизненно необходимый ресурс демократии, оказывается в руках у очень узкой группы исключительно богатых лиц. А богатые люди, как бы сильно они ни конкурировали друг с другом, как правило, разделяют одно политическое мировоззрение и очень сильно заинтересованы в том, чтобы использовать находящиеся под их контролем ресурсы для борьбы за свои убеждения. Это не просто означает, что одни партии получат в СМИ более благоприятное освещение, чем другие; вожди всех партий знают об этой власти и чувствуют себя связанными ею при формулировании своих программ. Разумеется, наблюдаемая нами концентрация СМИ в руках немногих не произошла бы, если бы правительства полагали, что их вмешательство необходимо в интересах большего разнообразия и конкуренции. Аналогичные факторы лежат за раздающимися сейчас в большинстве демократий призывами резко ограничить роль общественных СМИ в пользу частного вещания.
РЫНКИ И КЛАССЫ
Эта тенденция к росту политического влияния корпоративных интересов нередко подается как свидетельство высокой эффективности рынка. О том, сколько здесь иронии, можно судить по нашему обсуждению медиакорпораций. Первые, сформулированные в XVI- XVII веке свободно-рыночные экономические доктрины Адама Смита и других авторов имели целью отделить мир политики от частного предпринимательства и, в частности, покончить с предоставлением монополий и контрактов придворным фаворитам. Как мы увидим в главе V,многие современные случаи приватизации, субподрядов и устранения границ между общественными услугами и частным сектором представляют собой возобновление именно этой сомнительной практики. Соответственно, мы наблюдаем еще один аспект движения по параболе: возвращение к корпоративным политическим привилегиям под лозунгами рынка и свободной конкуренции.
Все это может происходить лишь в обществах, утративших чувство различия между общественными интересами, которые охраняются государственными структурами, стремящимися проявить свою независимую компетенцию, и частными интересами эгоистического характера. В преддемократиче-ские времена социальные элиты, доминировавшие в экономической и общественной жизни, также монополизировали политическое влияние и свою роль в обществе. Расцвет демократии вынудил их по крайней мере поделиться своим местом на этих аренах с представителями неэлитарных групп. Однако сегодня, вследствие растущей зависимости государства от знаний и опыта корпоративных руководителей и ведущих предпринимателей, а также зависимости партий от их средств, мы постепенно движемся к созданию нового класса, доминирующего и в политике, и в экономике. Он не только приобретает все большую власть и богатство одновременно с тем, как усиливается неравенство в обществе, но и начинает играть привилегированную политическую роль, всегда служившую отличительной чертой реально доминировавших классов. К этому сводится основной кризис демократии в начале XXI века.
В популярных дискуссиях классы обычно выделяются по присущим им культурным атрибутам — акценту, одежде, типичным развлечениям. И когда конкретные наборы этих атрибутов лишаются прежней отчетливости, за этим следуют заявления о конце классового общества. Однако куда более серьезное определение термина «класс» основывается на взаимосвязи между различиями в экономическом положении и различиями в доступе к политической власти. И в этом смысле никакого исчезновения классов не наблюдается, наоборот, налицо усиление такой связи, представляющее собой один из самых серьезных симптомов движения к постдемократии: возвышение корпоративной элиты сопутствует упадку креативной демократии. Кроме того, мы видим связь между двумя проблемами, выделенными в начале данного исследования: затруднениями, свойственными эгалитарной политике, и проблемами собственно демократии. Борьба с эгалитаризмом, несомненно, является одной из ключевых политических целей корпоративных элит.
III. Социальные классы в постдемократическом обществе
Современное политическое убеждение в исчезновении социальных классов само по себе является симптомом постдемократии. В недемократических обществах классовые различия гордо и демонстративно выставляются напоказ, а от подчиненных классов требуют, чтобы они знали свое место; демократия бросает вызов классовым привилегиям от имени подчиненных классов; постдемократия же отрицает существование и привилегий, и подчинения. Хотя такое отрицание легко оспаривается путем социологического анализа, налицо несомненная трудность идентификации или самоидентификации того или иного класса в качестве четко определенной социальной группы, если не брать в расчет все более самоуверенный класс акционеров и «руководителей». Этот факт, как и вызываемая им неопределенность, является важной причиной тех проблем, с которыми столкнулась демократия.
ЗАКАТ РАБОЧЕГО КЛАССА
К концу XIX века во многих частях индустриализующегося мира большинство квалифицированных и часть неквалифицированных рабочих успешно объединились в профсоюзы, заявив о своем стремлении к полному политическому участию. Этот процесс всюду шел по-разному. Во Франции, Швейцарии и США созданию профсоюзов предшествовало формальное провозглашение всеобщего избирательного права для мужчин — с парадоксальным последующим ослаблением независимых трудовых организаций в этих государствах. В ряде других стран, например в Великобритании и Дании, борьба за всеобщее избирательное право потребовала длительного времени. Во многих других случаях эта борьба была тяжелой, жестокой, а в ряде стран не смогла завершиться, не пройдя через более-менее продолжительные периоды фашизма или иных репрессивных режимов. Несмотря на крайнее разнообразие путей, ведущих к демократии, почти повсюду рабочий класс сталкивался с большим или меньшим исключением из политического процесса. Ему было также присуще ощущение явного социального изгойства, так как большинство социальных групп того времени, не занимавшихся физическим трудом, считало даже квалифицированных рабочих не подходящими партнерами для социального общения. Эти факторы усугублялись сегрегацией по месту жительства, породившей расслоение большинства индустриальных городов на районы, в которых проживали лица только одного класса.
