Относительно намерений самого Александра позже создалось изрядное число легенд. Так, М.А.Корф специально привел в своей книге о 14 декабря письмо Александра к В.П.Кочубею от 10 мая 1796 года, отрывок из которого нами уже цитировался выше. Корф хотел показать, что нежелание царствовать, действительно недвусмысленно высказанное в этом тексте, было давним стремлением Александра: «я сознаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим образом. /…/ Мой план состоит в том, чтобы, по отречении от этого трудного поприща (я не могу еще положительно назначить срок сего отречения), поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая мое счастье в обществе друзей и в изучении природы». Если эти слова принимать всерьез, то Александр стал и клятвопреступником — по крайней мере перед самим собой.
Но поначалу вроде бы не ему самому принадлежало решение вопроса быть или не быть. По действовавшему тогда законодательству Петра I цари сами назначали себе преемников. То ли Екатерина не успела юридически оформить соответствующее распоряжение, то ли достаточно оперативно подсуетились тогдашние сторонники Павла, но императором стал именно он.
Здесь напрашивается и другое объяснение, до какого не дошли историки за два прошедших столетия — недаром известный литератор Н.И.Греч писал об Александре: он «был задачею для современников: едва ли будет он разгадан и потомством». Но загадочность личности Александра в значительной степени определялась хотя и нестандартными, но вполне известными обстоятельствами его жизни.
Вполне вероятно, что восшествие Павла на трон решилось именно самим Александром. Не случайно сначала он письменно поблагодарил бабушку за оказанную честь, а чуть позже, еще до ее смерти, стал именовать отца вашим величеством. Ведь расчистить авгиевы конюшни, основательно загаженные за последнее десятилетие правления Екатерины, было невозможно, не вызвав при этом массы недовольства самых разнообразных влиятельных лиц и слоев общества. Важнейшие должности занимали уже состарившиеся или еще молодые фавориты любвеобильной императрицы, одинаково неспособные оживить государственную службу. Всех их нужно было беспощадно разогнать. Справился бы с этой задачей Александр лучше своего отца?
А ведь при этом отцу предстояло бы возглавить оппозицию и продолжать играть выигрышную роль безответственного критика — которую теперь унаследовал сам Александр. Убрать же отца так, как это удалось в 1801 году, в 1796 году было еще невозможно — не было ни повода, ни должного числа решительных недовольных.
Любопытно, что примерно то же произошло и при воцарении отца Павла — Петра III. По слухам, достоверность которых трудно проверить, в свое время и Елизавета Петровна попыталась обойти племянника, передав престол тогда еще совсем малолетнему его сыну Павлу — естественно, при чьей-нибудь опеке: скорее всего Екатерины — матери Павла и жены Петра, но, вероятно, не совсем единоличной. Но и тогда трон достался более естественному наследнику, который своей энергией и решительностью тут же возбудил против себя россиян, убаюканных бездеятельностью предшествующего царствования.
Буквально через несколько месяцев Екатерина получила безоговорочную поддержку, хотя фактически продолжила политический курс своего убитого мужа. Этот пример должен был стоять в 1796 году перед глазами молодого Александра.
Можно ли его заподозрить в подобном цинизме и вероломстве? А почему бы и нет? Ведь этому другу Аракчеева приписывают и такое высказывание, возможно не известное Гречу: «Я не верю никому. Я верю лишь в то, что все люди — мерзавцы».
Так или иначе, но Павел, движимый стремлением к справедливости и порядку, почел одной из первейших забот изменение закона о престолонаследии: отныне трон наследовался в первую очередь ближайшим потомком царя по мужской линии — при соответствующих ограничениях относительно его вероисповедания (допускалось только православие); позже появились и некоторые другие — к этому мы будем неоднократно возвращаться.
Оставшись после 1796 года только наследником престола, Александр стал искать уважительный повод пересмотреть собственное решение отречься от власти.
В его письме к его воспитателю — швейцарцу Ф.С. де Лагарпу, написанном 27 сентября 1797 года, звучат совершенно иные ноты: «Мне думалось, что если когда нибудь придет и мой черед царствовать, то, вместо того, чтобы покинуть родину, я сделаю несравненно лучше, поработав над дарованием ей свободы… Мне кажется, что это было бы лучшим видом революции, так как она была бы произведена законною властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена и нация избрала бы своих представителей… Когда придет мой черед, нужно будет стараться создать, само собою разумеется постепенно, народное представительство, которое, направляемое к тому, составило бы свободную конституцию, после чего моя власть совершенно прекратилась бы».
Известно, куда ведет дорога, вымощеная благими намерениями!
Адом для Александра стало отцеубийство.
Тот же Греч писал: «смерть Павла отравила всю жизнь Александра: тень отца, в смерти которого он не был виноват, преследовала его повсюду. Малейший намек на нее выводил его из себя» — и привел характерный пример: «Когда после сражения при Кульме [в августе 1813 года] приведен был к Александру взятый в плен французский генерал Вандам, обагривший руки свои кровию невинных жертв Наполеонова деспотизма, император сказал ему об этом несколько жестоких слов. Вандам отвечал ему дерзко: «Но я не убивал своего отца!» Можно вообразить себе терзание Александра».
Мало того: за такой же «намек Наполеон поплатился ему троном и жизнию», — утверждает Греч.
Но и Греч, и другие, заявлявшие о невинности Александра в отцеубийстве (включая цитируемого ниже Н.П.Огарева), заблуждаются: о конкретной вине Александра есть масса сведений.
Еще весной 1800 года (т. е. за год до цареубийства) один из главных заговорщиков — граф Н.П.Панин — достаточно прозрачно намекнул цесаревичу на предстоящие события.
Авторитетнейший биограф Александра I, великий князь Николай Михайлович, упоминает о множестве подобных свидетельств — в том числе и о том, что Александр самолично отсрочил дату переворота на сутки, дабы стоявших во дворце на карауле преображенцев, преданных государю, по графику дежурств сменили семеновцы, шефом полка которых был сам Александр.
Молва об отцеубийстве еще долго гуляла по свету. Например, декабрист М.И.Муравьев-Апостол (старший брат казненного С.И.Муравьева-Апостола) вспоминал:
«В 1801 г. [А.В.] Аргамаков был /…/ плац-майором Михайловского замка. /…/ Без содействия Аргамакова заговорщикам невозможно было бы проникнуть в ночное время в Михайловский дворец.
В 1820 году Аргамаков в Москве, в Английском клубе, рассказывал, не стесняясь многочисленным обществом, что он сначала отказывался от предложения вступить в заговор против Павла I, но великий князь Александр Павлович, наследник престола, встретив его в коридоре Михайловского замка, упрекал его за это и просил не за себя, а за Россию вступить в заговор, на что он и вынужден был согласиться».
