Среди офицеров Семеновского полка было немало членов «Союза благоденствия» — и братья Муравьевы-Апостолы, и другие. Их взгляды и настроения вполне гармонировали с настроениями остальных членов Тайного общества. Вполне логично было бы списать на заговорщиков и то противодействие, которое, несомненно, встречал у своих подчиненных ревнитель дисциплины великий князь Николай Павлович!
В тревожной обстановке осени 1820 года, когда царь требовал найти виновников смуты, совсем не трудно было представить Н.М.Муравьева и его ближайших коллег источником возникающих осложнений, а «Союз благоденствия» — преступной организацией, подрывающей дисциплину и верноподданность. И это не сильно отличалось бы от истины!
Именно так постарался представить дело и Васильчиков в мае 1821! Если бы он навязал царю свою точку зрения, тогда размах репрессий принял бы гораздо более широкие масштабы.
Если к тому же на следствии всплыли бы цареубийственные замыслы Пестеля и Никиты Муравьева, то наказания участников тайных совещаний едва ли ограничились понижением в чинах и рассылкой по провинциальным гарнизонам. А эти замыслы наверняка были бы выявлены при самом минимальном нажиме на допрашиваемых: едва подследственным грозили мало-мальски неприятной карой — и менее виновные немедленно принимались топить более виновных; так было практически всегда, за редчайшими исключениями, о которых мы расскажем в соответствующих разделах хроники. Так же и произошло именно с этими героями-заговорщиками уже после 14 декабря 1825!
Каким бы гуманным ни был Александр I (а он вовсе не был гуманным!), но личные перспективы Муравьева или Пестеля (которого, как мы знаем, царь и так не жаловал!) выглядели бы тогда весьма плачевно — гораздо менее виновные страдали почти что ни за что!
Но ставкой в той ситуации оказались не только и не столько личные судьбы членов «Союза благоденствия».
Семеновский бунт был сам по себе довольно крупным скандалом. Отягченный еще и разоблачением зловредного тайного общества, он стал бы скандалом ужасающим — соизмеримым с мятежем 14 декабря 1825 года (которого тогда, в 1820 году, никто, конечно, еще не мог себе вообразить). Милорадовичу и кому угодно другому совсем не трудно было понять, что такой скандал выльется в полную победу сторонников палочной дисциплины — как это действительно и произошло после 1825 года.
Тридцать лет игры в солдатики — и такое могло начаться прямо в 1820 или в 1821 году! Допустить этого Милорадович никак не мог — и не допустил.
Единственной возможностью для этого было взять Тайное общество под защиту и спрятать его от публичного разоблачения. Так, разумеется, Милорадович и сделал — и в тот момент не играло никакой роли его личное отношение к горе-заговорщикам (хотя ниже мы постараемся и это осветить): дело было совсем не в них!
Задача его была нелегкой: игнорировать факт существования Тайного общества и скрывать его от царя было невозможно. Милорадович не мог полагаться на скромность гвардейского командования, уже посвященного в суть доноса Грибовского: Бенкендорф, как увидим, действительно попытался продолжить преследование заговорщиков, а Васильчиков прямо к этому призывал. Не мог гарантировать Милорадович и молчания новых грядущих доносчиков — и, как известно, позже такие доносы воспоследовали. А ведь задачей Милорадовича было даже не смягчение возможных наказаний, но пресечение самой возможности следствия: в противном случае результаты расследования заиграли бы сами по себе и были бы немедленно усилены и подхвачены начальствующими лицами, заинтересованными в обвинении заговорщиков — и какими тогда оказались бы возможности Милорадовича затушить скандал?!
Тем более интересны оказались принятые им меры.
Бездеятельность «Союза благоденствия» в предшествующий период 1819–1820 гг. общеизвестна. Потому-то самые энергичные и решительные его члены и пытались вдохнуть пламя в угасающий революционный очаг — о П.И.Пестеле и Н.М.Муравьеве мы уже рассказали. Некоторые другие также старались направить заговор в практическое русло.
Н.И.Тургенев предложил всем участникам освободить на волю собственных крепостных. Предложение прошло с восторгом — в этом увидели проблеск чего-то реального! Но, разумеется, никто ничего не сделал — этим Тургенев позже и объяснял свой отход от «заговорщиков» (описанные выше попытки Якушкина и Лунина имели место соответственно ранее и позднее рассматриваемого периода).
Заметим, что и сам Тургенев, разумеется, никого не освободил. Ситуацию эту легко понять: среди российских дворян было некоторое число людей, способных оценивать российские порядки с позиций абстрактной справедливости и возмущаться ими. Исправление же этих порядков за свой собственный счет — совсем другое дело; подобным альтруизмом никто не обладал!
Коллеги Тургенева тоже тяготились бездеятельностью. С.М.Семенов и Ф.Н.Глинка даже попытались создать собственную тайную организацию — с более энергичной программой.
Деятельность-бездеятельность продолжалась еще в конце 1820 года, а на начало 1821 года по инициативе М.А.Фонвизина был запланирован съезд в Москве, где представители разных управ должны были договориться об активизации борьбы.
Интересно, что это происходило уже после доноса Грибовского! А ведь и Грибовский не прекратил доносить, и начальство вовсе не ограничилось собственным ознакомлением с его первоначальным докладом!
Вскоре после доноса Грибовского Милорадович создал в своем подчинении целую Экспедицию тайной полиции.
Грибовскому же поручили организацию тайной полиции непосредственно в гвардии — на это была получена санкция самого Александра I. Но делу якобы не было придано большого размаха, а результаты совершенно достоверно оказались ничтожными — это очень интересный факт, т. к. искать заговорщиков было вовсе не сложно, а Грибовский прекрасно знал, где это следует делать, будучи, как известно, членом Коренной управы «Союза благоденствия» и лично зная всех его вожаков!
Существенно, что Грибовский, проживший и прослуживший много лет и ставший позже Симбирским вице-губернатором, а затем — Харьковским губернатором, никогда не делился сведениями о том, как же он следил за заговорщиками, а история его доносительства 1820 года выплыла из архивов только в 1873 году.
Все это было бы совершенно непонятным, если бы одновременно в эти же критические месяцы радикальным образом не изменилась и деятельность самого тайного общества. Намек на начало этого процесса содержится в маленьком отрывке из воспоминаний Тургенева, относящемся к концу 1820 или началу 1821 года — Тургенев намеренно предпочитал не уточнять время, так же, как и конкретизировать собственную позицию в тот момент: «секретарь общества, Семенов, приходил ко мне и говорил: «[Е.П.]Оболенский и другие члены, особенно Измайловского полка, жалуются на недеятельность общества и особенно на Никиту Муравьева. Я говорил о сем Муравьеву, — продолжал Семенов, — положено собраться в такой-то день у Муравьева». В другой раз Семенов говорил: «Положено собраться у [П.И.]Колошина, у Глинки». Но причина собраний всегда была одна и та же: жалобы различных членов /…/. Жаловались на худое устройство общества; но так как никто не мог придумать лучшего, то скоро разговоры об обществе прекращались и переходили к общим предметам: один сообщал газетные новости о камере депутатов во Франции /…/, другой читал новые стихи Пушкина, третий смеялся над цензурою журналов и театров и пр. и пр.», — словом, это была обычная атмосфера «московских кухонь» 1960-1980-х годов, из которой, разумеется, не могло возникнуть никаких революций или государственных переворотов! Наиболее интересна, однако, роль, принятая на себя к этому времени Муравьевым.
