Вот как писала Елизавета Федоровна к царю по поводу студенческих беспорядков весной 1902 года: «Ты не представляешь, какое болезненно тяжелое впечатление произвело во всей России все это дело со студентами. /.../ все общество, общественное мнение (вот злейшие твои враги!) пришло в негодование по поводу дурного обращения с „бедными невинными молодыми людьми“. Невинны они или нет, но они учинили беспорядки, а нарушения подобного рода должны рассматриваться поставленными для этого властями и наказываться соответственно. /.../
Мой милый, мой дорогой брат, если бы только ты не шел на поводу общественного мнения! Бог благословил тебя редким умом, так доверяй же своим собственным суждениям! И Он вразумит тебя быть жестким, и очень жестким! /.../ Ты не представляешь себе, какой угрожающе серьезный оборот приняло это дело, и все честные, верные, лояльные подданные вопиют: „О, если бы он управлял железной рукой!“
/.../ ведь ты сам такой умный, и суждения твои превосходны, но только, милый, ты слишком скромен и позволяешь другим вмешиваться. Много ли у тебя верных друзей? Только люди, стремящиеся воспользоваться твоей ангельской добротой! Они садятся тебе на шею и губят тебя.
/.../ беспорядки усилились. Не мог бы ты издать новые распоряжения для того, чтобы покончить с этим? /.../ Почему бы не отправить их
[549]
/.../ в армию? Год-другой жизни по законам армейской дисциплины вправил бы им мозги, а после можно было бы продолжить учение. Ты спас бы их души, которые они губят. Устрой чистку среди профессоров – худший яд, которым ты обладаешь, – и гроза утихнет. Ты сказал, что если тебя довести, ты покажешь характер. Разве уже не пора?/.../ Взгляни на императоров, которые правили жестко, – общество необходимо воспитывать, оно не должно сметь вопить во весь голос или учинять смуту. /.../ Самое лучшее было бы, если бы в университетах было не по 4000 студентов, а в четыре раза меньше /.../»
[550]
– и в результате студентов действительно принялись забривать в солдаты и высылать в Сибирь!
Здесь не место обсуждать оправданность студенческих беспорядков и обоснованность общественной оппозиции, но подобное закручивание гаек напрямую усиливало отчуждение власти от общества и вело к революции – пока что к революции 1905 года! Сейчас же, в 1902 году, общественное возмущение оказалось настолько сильным, что правительство немедленно должно было пойти на отмену мер, принятых по инициативе, как выяснилось лишь теперь, милейшей Елизаветы Федоровны.
Последовавшее затем убийство террористами министра внутренних дел Д.С.Сипягина вызвало заметное общественное одобрение – публика не понимала, что наказали без вины виноватого!
А вот другое письмо – сразу после убийства Сипягина: «Милый мальчик, дорогое мое дитя.
Позволь мне называть тебя так и позволь старому сердцу
[551]
излить все свои мольбы перед тобой! /.../ Сергей не знает об этом письме. Может быть, оно будет нелогичным и слишком женским, но вот мнения других людей, к которым я прислушиваюсь, и так как многое можно услышать через глубоко преданных умных людей, обладающих и опытом, и любовью к своему Государю и стране, я подумала – кто знает, и от женщины может быть какая-то польза в тяжелые времена и иной раз какая-нибудь мысль может натолкнуть на лучшую мысль и почему бы не поговорить с тобой откровенно? /.../
Ники, дорогой, ради всего святого, будь сейчас энергичен! Впереди, может быть, еще много смертей – покончи сейчас же с этим разгулом террора! Прости, если я пишу прямолинейно, не выбирая выражений, и кажется, будто бы я приказываю. Я и не жду, что ты будешь делать, как я тебе говорю. Я всего лишь высказываю свои мысли на случай, если они окажутся полезными для тебя. Я бы сейчас же назначила новых министров. Каждый день, который ты теряешь, усугубляет положение. Почему бы не Плеве, который и опыт имеет, и честен? /.../ Все считают, что ты – нерешителен и слаб, никто уже не говорит о тебе, что ты – добрый, и это заставляет мое сердце страдать так невыносимо, так жестоко!
Зенгер, милостью Божией, будет настоящим помощником. Я боюсь, что мне придется быть жестокой и пойти дальше. /.../ Впечатление такое, как будто ты опять уступил
[552]
. /.../ Неужели действительно невозможно судить этих животных
[553]
полевым судом? И пусть вся Россия знает, что преступления такого рода наказуются смертью. /.../ Что же ты не мог посоветоваться со своими верными слугами – Плеве, Муравьевым, Зенгером, Победоносцевым, [великим князем] Владимиром
[554]
и пр... В случае, если ты сочтешь, что Сергей мог бы помочь, наверно, можно было бы написать ему, и он напишет ответ. Я знаю, что он писал бедному Сипягину и в день его смерти получил ответ, что находит мысль Сергея хорошей – чтобы не публиковать имена тех, кто сделал попытку или преуспел в подобных преступлениях
[555]
, /.../ чтобы предотвратить превращение их в героев /.../. Я считаю, пусть бы он
[556]
лучше заплатил жизнью и таким образом исчез!»
[557]
– и министром внутренних дел сразу был назначен В.К.Плеве, а народного просвещения – Г.Э.Зенгер.
Правда, не были приняты призывы Елизаветы Федоровны к анонимным расправам над террористами, равно как и высказанное ею же предложение судить их военно-полевым судом
[558]
– к последнему пришли лишь в 1906 году, и то ненадолго!
А ведь это только отрывочные письменные свидетельства того, как великая княгиня старалась подчинить себе молодого русского царя – можно вообразить себе, что же происходило при их личных контактах, никогда, никак и никем не запротоколированных!..
Сравним аргументы Елизаветы Федоровны с аналогичными, принадлежавшими ее младшей сестре в декабре 1916 года: «Только не отв[етственное] министерство, на котором все помешались! Все становится тише и лучше. Только надо чувствовать твою руку. Как давно, уже много лет, люди говорили все то же: „Россия любит кнут!“ Это в их натуре – нежная любовь, а затем железная рука, карающая и направляющая. Как бы я желала влить свою волю в твои жилы! Пресвятая дева над тобой, за тобой, с тобой, помни чудо – видение нашего Друга
[559]
!»
[560]
.
