А как тут, кстати, не вспомнить и о родственных связях самой великой княгини, теперь весьма заметно принявшейся покровительствовать этому персонажу?
Ведь именно великая княгиня, почти сразу по возвращении Гучкова, рекомендовала его своему племяннику и зятю: с мая 1905 года Гучков надолго (но не очень) стал доверительным собеседником Николая II!
Их первая беседа продолжалась два часа, и хотя Гучков был в восторге от открывавшихся перед ним перспектив, но и его шокировала жизнеутверждающая невозмутимость главы Российского государства: «Несмотря на личную внимательность государя, с ним говорилось легко, меня в эту беседу тяжело поразило его спокойствие. Цусима, поражение, совсем, кажется, мало надежды на успех, много погибших моряков – все это слушал с интересом, но это его не захватывало. Внутренней трагедии не было. Он не в состоянии был пережить то, что переживали мы на фронте»
[650]
.
К весне 1905 года трещина, возникшая между Францией и Россией, грозила превратиться в пропасть: Франция отказала России в помощи при получении очередного займа, причем этот демарш по форме носил совершенно скандальный характер.
Переговоры о займе проходили в конце февраля (по старому стилю) 1905 года в Петербурге. 27 февраля после напряженных дискуссий все условия были согласованы. Министр финансов В.Н.Коковцов пригласил банкиров на торжественный обед по случаю успешного завершения переговоров, а на 11 часов утра 1 марта была назначена процедура формального подписания соглашений. 28 февраля французы роскошно отобедали у Коковцова, а следующей ночью получили категорическое предписание из Парижа немедленно прекратить переговоры и покинуть Россию.
Формально распоряжение исходило от руководства банков, участвовавших в переговорах, но ни до, ни после этого инцидента не было никакого секрета в том, что французские банки напрямую подчинялись правительству. Причиной же такого решения была информация о том, что русская армия оставила Мукден.
Хороши были физиономии и у Коковцова, и у французских банкиров, когда в 11 утра 1 марта последние отказались от подписания! Все это никак не вязалось с союзническими отношениями.
Вот тут-то и сыграла роль предусмотрительность Витте и Вильгельма II – помощь оказала Германия, и Россия получила отсрочку финансового кризиса, который грозил вот-вот разразиться.
Вот при такой напряженной политической ситуации в ночь с 25 на 26 февраля произошел взрыв в петербургской гостинице «Бристоль» – повторилась история с Покотиловым; на этот раз в результате неосторожного обращения со взрывчаткой погиб Швейцер. Окончательно стало ясно, что террористы в столице – не игра воображения.
Ни планы Швейцера, ни последние директивы, полученные им от Азефа, в точности не известны. Сообщники его были арестованы, но откровенных показаний не дали; позже большинство из них отошло от террора. В послереволюционное время никто из них также откровениями не поделился. Предполагается, что массовое убийство должно было произойти 1 марта – в годовщину гибели Александра II, когда на его могилу в Петропавловском соборе традиционно съезжалась на панихиду вся столичная знать. Возможно, окончательные решения Швейцер должен был принять уже на месте действия. Его гибель сорвала все намеченное.
После смерти Швейцера руководство петербургским отрядом БО оказалось в руках триумвирата: двух идиоток – Ивановской и Леонтьевой – и малоопытного в терроре Сергея Барыкова, руководившего, как мы помним, подпольной эсеровской типографией в Томске, арестованной в 1901 году. Сразу упала дисциплина, и обсуждение возникших проблем вышло за границы круга изначально посвященных.
Террористам теперь не хватало не только жесткого руководителя, но и части динамита, утраченного при взрыве. Пошли разговоры о том, где бы побыстрее можно было отыскать динамит.
Татарову случилось стать инициатором застолья с двумя его знакомыми – Новомейским и Фриденсоном – в знаменитом ресторане Палкина на Невском проспекте. Оба его собутыльника не были членами БО, но до них, очевидно, дошли слухи о потребности во взрывчатке. Новомейский предложил Фриденсону свой канал добычи динамита. При обсуждении дальнейшего предназначения взрывчатки всплыло имя Ивановской. Тут же выяснилось, что Ивановская случайно является соседкой Новомейского по меблированным комнатам. Это была решающая информация (интересно, сколько же было выпито за этой беседой?!!).
За Ивановской немедленно установили наблюдение, и медниковские филеры под руководством Герасимова в считанные дни выследили весь состав петербургского отряда БО.
Очевидный успех подчиненных Лопухина, проводивших операцию уже без его руководства, позволил развеять миф о незаменимости последнего. И Лопухин немедленно был уволен. Однако это произошло без видимого скандала и без очевидного понижения в должности: 7 марта 1905 года Лопухин был назначен эстляндским губернатором. При этом, как это было принято в то время, за ним осталось и исполнение части его прежних обязанностей: вплоть до мая 1905 года он продолжал руководить контрразведкой против Японии. Отстранение его и от этих обязанностей практически совпадает с назначением Трепова товарищем министра внутренних дел.
Интересно, однако, что для удаления Лопухина из Департамента было мало недовольства им со стороны начальства (включая самого Николая II – еще с декабря 1904 года) и выхода из повиновения ему части его подчиненных. Понадобилась еще какая-то таинственная интрига. Вот что сказал 4 мая 1917 года один из бывших чинов Департамента полиции М.С.Комиссаров на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства: «Лопухин в это время, после истории с ожерельем, совсем ушел из департамента»
[651]
, – и, к сожалению, это никак не было прокомментировано ни участниками допроса, ни позднейшими издателями протоколов. Не ясно при этом, какой именно уход имелся в виду: по формулировке скорее не мартовский, а майский. Но все равно – какая-то чертовщина в духе д`Артаньяна и алмазных подвесок королевы!
Все террористы в Петербурге были под наблюдением. Рачковский предлагал повременить с арестами, но нервы у потенциальных жертв были на пределе. К тому же, обнаружили и наблюдение террористов за квартирой Булыгина. Решено было не тянуть, и 16 и 17 марта двадцать человек было арестовано; в этот раз удалось скрыться лишь Доре Бриллиант. Арестован был и Новомейский, за которым не числилось никакого криминала, кроме упомянутого застолья с Татаровым, – это был явный перебор, позже сыгравший роковую роль в судьбе Татарова.
В «Новом времени» этот разгром был назван «Мукденом русской революции»: еще месяца не прошло после поражения от японцев под Мукденом.
Одновременно в Киеве Спиридович, следуя политике нового начальства, арестовал лабораторию по производству бомб, за которой до этого долго наблюдал, и ее руководителя – эсера Скляренко. Спиридович был за это награжден орденом Св. Владимира 4-й степени.
