Мало ли было всеобщих забастовок в разных странах в ХХ веке! Напрмер – всеобщая стачка в Великобритании в 1926 году. И почти везде у администрации хватало ума и нервов, чтобы не допустить перехода стачки в революцию. И в России в октябре 1905 года правительству оставалось лишь немного потерпеть, что было совсем не трудно. К тому же обитателям и посетителям Петергофского дворца никаких личных бытовых трудностей терпеть и не приходилось – только вот с транспортом между Петергофом и столицей было плоховато; но это было хотя и унизительно, но не так уж обременительно. К сожалению, может быть именно поэтому никто из людей, занятых в Петергофе ожесточенной амбициозной борьбой за власть, даже не заметил и не оценил изменения настроений, происходящего в стране.
Через несколько дней правительство одержало бы неизбежную победу, которая, скорее всего, сопровождалась бы и личным поражением Витте, так и не дорвавшегося до власти. Вместо этого вышел Манифест 17 октября, который все расценили как белый флаг, выброшенный царем и правительством.
Этот белый флаг стал стимулом для вступления в решительную политическую борьбу всех активных людей, для которых лозунг свободы и должен означать свободу выражения своих стремлений. При непримиримости их взглядов эта борьба должна была стать гражданской войной. Степень ее ожесточения, а также результаты зависели от того, какую позицию займет большинство жителей России, которых раньше никто и ни о чем не спрашивал, а теперь вдруг все они нежданно-негаданно получали свободу высказать свои пожелания.
18 октября, после расклейки по Петербургу Манифеста, произошла попытка революционной демонстрации. Поскольку действовал приказ Трепова («патронов не жалеть»!), то рядом с Технологическим институтом на углу Гороховой и Загородного проспекта демонстрацию обстреляли – было несколько убитых и раненых; среди последних – знаменитый историк, будущий академик АН СССР Е.В.Тарле, тогда – приват-доцент Петербургского университета. Это было боевым крещением солдат Семеновского полка под командованием генерала Г.А.Мина.
Торжественные похороны жертв Трепов запретил. Впредь в ближайшие дни в столице никакие попытки демонстраций не возобновлялись. События в городе, поэтому, не носили такого ясного и массового характера, как это имело место в провинции. Петербургские улицы, тем не менее, в течение нескольких дней, пока не был наведен порядок, наводнялись хулиганами, которые охотились за евреями и людьми интеллигентного вида (носить очки было особенно опасно!) и избивали их.
В Москве, где правил генерал-губернатор П.П.Дурново (не родственник или очень дальний родственник П.Н.Дурново – товарища министра внутренних дел), происходили более яркие события. О них рассказывает В.Ф.Джунковский, которого молва самого обвиняла в хождении под красным флагом в толпе, собравшейся для освобождения заключенных из Таганской тюрьмы: «18 октября Москва приняла праздничный вид, забастовка в городских предприятиях кончилась, железные дороги стали функционировать. Везде чувствовался большой подъем. Но одновременно с сим и оппозиционные и революционные кружки не дремали и старались везде внести беспорядок. Появились процессии по улицам, одни – с портретом Государя, другие – с красными флагами, между ними происходили стычки, одни пели гимн, другие – революционные песни. Те и другие бесчинствовали, учиняли насилия над прохожими, которые не снимали шапок. Полиция, не имея директив, смотрела и не принимала никаких мер, разнузданность толпы наводила панику на мирного обывателя. Толпы с красными флагами украсили ими подъезд дома генерал-губернатора, который до того растерялся, что выходил на балкон своего генерал-губернаторского дома совсем невпопад [т.е. во время революционных речей и пения]. Когда я приехал к Дурново и, увидав на его подъезде красные флаги, сказал ему: „Прикажите убрать красные флаги, ведь это неудобно, толпы смеются“, он мне сказал: „Ничего, не надо раздражать, ночью дворники уберут“.
А на другой день Дурново принимал депутацию от бюро революционных союзов [т.е. "Союза Союзов"] в составе князя Д.И.Шаховского, П.Н.Милюкова и адвоката Гольдовского, которые, обратившись к генерал-губернатору словом „товарищ“, просили о разрешении торжественных похорон убитого революционера Баумана и о принятии мер к охранению порядка по пути следования похоронной процессии. Генерал-губернатор, хотя и был очень шокирован обращением к нему депутации словом „товарищ“, на что и ответил: „Какой я вам товарищ?“, тем не менее обещал сообщить градоначальнику, чтоб никаких препятствий следованию процессии не было и чтобы полиция и войска были удалены с пути следования процессии, так как сами устроители похорон взяли на себя наблюдение за порядком»
[717]
.
Кадетский съезд, завершившись вечером 18 октября, принял в заключение резолюцию: «Наиболее целесообразным выходом из настоящего положения конституационно-демократическая партия считает: а) немедленное осуществление обещанных Манифестом основных прав и немедленную же отмену исключительных законов; б) немедленное введение избирательного закона на основании всеобщего голосования для непосредственного созыва, вместо Государственной Думы по закону 6 августа, Учредительного Собрания для составления Основного закона; в) немедленное удаление из администрации лиц, вызвавших своими предыдущими действиями народное негодование, и составление временного делового кабинета, полномочия которого должны прекратиться с созывом народных представителей и составлением кабинета из представителей большинства»
[718]
.
На банкете по поводу закрытия съезда Милюков обдал участников, как он сам выразился в позднейших воспоминаниях, ушатом холодной воды, заявив, что достигнутый успех – только новый этап борьбы. Еще бы, согласимся мы: ведь он пока не стал главой правительства России!
Еще более резко и бурно реагировала городская демократия: «Манифестанты рвали трехцветные флаги, оставляя только красную полосу. Власть была бессильна и пряталась. На улицах была не только стихия; появились и ее руководители. Вечером первого дня я /.../ зашел на митинг в консерваторию. В вестибюле уже шел денежный сбор под плакатом „На вооруженное восстание“. На собрании читался доклад о преимуществах маузера перед браунингом»
[719]
, – вспоминал член только что избранного кадетского ЦК В.А.Маклаков.
Витте, еще не назначенный премьером и не начавший собирать кабинет, мог считать, что война его правительству уже объявлена.
Еще более бурные события происходили в городах со значительным по численности еврейским населением, где «дни свобод» (под таким названием этот короткий период после 17 октября вошел в историографию еще до 1917 года) начались с шумного ликования евреев.
Вот как описывает В.В.Шульгин первый «день свобод» в Киеве: «около городской думы атмосфера нагревалась. Речи ораторов становились все наглее по мере того, как выяснялось, что высшая власть в крае растерялась, не зная, что делать. Манифест застал ее врасплох, никаких указаний из Петербурга не было, а сами они боялись на что-нибудь решиться. И вот с думского балкона стали смело призывать „к свержению“ и „восстанию“. /.../ Революционеры приветствовали революционные лозунги, кричали „ура“ и „долой“, а огромная толпа, стоявшая вокруг, подхватывала...
