Такая агентура предназначалась не только для ведения разведки на Дальнем Востоке и в Забайкалье, но и на территории Западной Сибири. В отчетном докладе Управления НКВД по Новосибирской области за 1940 год отмечалось, что на основании анализа агентурных дел сотрудники Управления пришли к выводу, что японская разведка делает все возможное, чтобы насадить свои кадры диверсантов в промышленности области и на Транссибирской магистрали. По некоторой части дел разоблаченные агенты намечали активное проведение диверсий или летом 1942 года, или приурочивали их «к моменту проявления военной активности со стороны Японии на наших дальневосточных границах». В докладе также отмечалось: «Японская разведка развивает большую активность по созданию разветвленных повстанческо-диверсионных формирований из кулацкого, белогвардейского и прочего антисоветского элемента для активной вооруженной борьбы с Советской властью в момент военной интервенции…» Очевидно, у руководителей японской разведки были свежи в памяти антисоветские восстания в Западной Сибири в 1921 году, и по аналогии с прошлым решили еще раз организовать восстания в этом же районе в случае войны. Изменившуюся обстановку, когда подобное восстание было бы подавлено в зародыше, в Токио, наверное, не учитывали.
В заключение следует отметить, что положение на нашей стороне было аналогичным. Вся Маньчжурия, а не только ее пограничная зона, была набита нашей агентурой. Тут работали военные: разведывательные отделы ОКДВА и Забайкальского военного округа, управления НКВД и пограничники. Все вербовали, перевербовывали и засылали через Амур и Уссури русских, китайцев и корейцев. О Квантунской армии знали практически все: численность, дислокацию, вооружение, фамилии и воинские звания командиров частей. О японских военных миссиях в различных городах Маньчжурии, а их было около 30, также имелась подробная информация.
В японских разведывательных центрах знали об активности советской разведки и старались принять соответствующие меры, чтобы обезопасить себя от проникновения советской агентуры. В качестве примера можно привести «План мероприятий Харбинской ЯВМ по усилению разведывательно-подрывной деятельности против СССР». Датирован этот документ 16 февраля 1940 года, то есть после ликвидации конфликта на Халхин-Голе, когда намечалось улучшение советско-японских отношений. В нем отмечается «… что теперь в связи с улучшением отношений активная разведывательная и подрывная деятельность Советского Союза, особенно в области подпольной работы, также резко возрастет. Поэтому мы в качестве контрмер должны усилить свою активность в области разведывательной и подрывной работы…» Для ведения более активной разведки аналитики из военной миссии предлагали направить разведчиков во вновь организуемые японские и маньчжурские консульства на территории СССР, включить разведчиков в число дипломатических и торговых служащих, перевербовывать советских разведчиков, активность которых, вероятно, возрастет, установить тайную сеть аппаратуры подслушивания в советских учреждениях, которые будут расширяться. Главное внимание контрразведки по-прежнему должно быть направлено на перевербовку. В документе также отмечалось: «Поэтому теперь, в связи с урегулированием отношений между двумя странами, можно думать, что сеть разведчиков и диверсантов противника будет расширяться».
В одном японские разведчики были правы. Если сеть советских консульств на территории Маньчжурии была расширена, то обе разведки – и военная, и политическая, конечно, воспользовались этим благоприятным обстоятельством и постарались усилить свои резидентуры, прикрываясь дипломатической «крышей». Японская разведка на нашей территории занималась тем же.
Разгром ИНО в 1939 году
Весной 1939 года был разгромлен дальневосточный сектор ИНО и прекратили свое существование токийская и сеульская резидентуры политической разведки. Перестали работать такие японские источники, как «Кротов» и «Абэ», перестала поступать от них ценнейшая документальная информация. Сотрудники ИНО, прибывшие на следующий год в Японию для восстановления разведывательной сети, должны были начинать с нуля, не зная языка и специфических условий работы в этой стране. В этом разгроме и уничтожении агентурных кадров не было заслуги японской контрразведки. Японские источники ИНО остались живы и даже не были арестованы. А вот руководитель сектора и его сотрудники были арестованы, обвинены в измене и расстреляны. Как и в 1937—1938 годах, когда громили резидентуры ИНО в различных странах, постарались не контрразведки противника, а свои, сидевшие на Лубянке. И было это не при Ежове, а уже при Берии. Здесь постарались и оставили свои подписи не только он, но и начальники ИНО Деканозов и Фитин. Перефразируя известную поговорку – били своих, очевидно, думая, что бояться будут другие. На Лубянке завели уголовное групповое дело № 20997 по обвинению Клётного А. Л., Константинова В. М., Ермакова Н. П., Косухина Д. И., Тармосина С. Е., Добисова-Долина М. Е., Калужского Е. М. и Шебеко И. И.
Александр Клётный в середине 1930-х работал переводчиком советского посольства в Токио. Язык он знал хорошо, замечаний и претензий по службе не имел. В 1935 году кончился срок командировки, и он должен был вернуться в Москву. Журба (Шебеко) сообщил в ИНО, что в Москву возвращается опытный переводчик, и рекомендовал взять его на работу в ИНО. Основания для такой рекомендации были, так как в Токио Журба привлекал его для работы с агентурой. Связь с основным источником резидентуры «Кротовым» также осуществлялась через него. Объяснялось это тем, что Журба хотя и кончил в 1925 году Восточный факультет Военной академии по японскому классу и много лет работал на Востоке и в Японии, но японским почти не владел. Письмо попало к Добисову, и так как переводчиков с японского не хватало, то он написал рапорт на имя Артузова с просьбой устроить Клётного в ИНО. Получив согласие начальства, он связался с Клётным через Наркоминдел. После беседы переводчику предложили заполнить анкеты. Никаких грехов за ним не было, рекомендации были хорошие, и в ИНО появился новый переводчик. Для начала ему поручили перевод документальных материалов, которые в фотокопиях поступали в Москву из Харбинской, Сеульской и Токийской резидентур. В частности, он переводил сводки штаба Квантунской армии о японской разведке в Приморье. Очевидно, в 1937-м он перешел на работу в Военную академию, заняв должность заведующего кафедрой японского языка. При этом он оставался неофициальным сотрудником ИНО как приходящий (внештатный) переводчик. В академии он и был арестован в конце 1938-го. Обвинение стандартное – если работал в Японии, то японский шпион.
Дальше все шло по накатанной колее – допросы, избиения, пытки и оговоры. Чтобы создать групповое дело, а это всегда поощрялось наркомвнудельским начальством, нужны были фамилии. Клётный, не выдержав пыток, называл тех, кого знал по Токио и по работе в ИНО. Возможно, он называл кого-то из Военной академии, но документальных доказательств у автора нет и высказывать какие-либо утверждения нет оснований. Только по его показаниям и было сфабриковано групповое дело. Обвинение – измена Родине, шпионаж и работа на японскую разведку. В общем, стандартное дело со стандартным обвинением. Таких дел в 1938-м и 1939-м в НКВД фабриковали десятки и сотни.
Изложение последующих событий дается по протоколам допросов арестованных по этому групповому делу. Писать об этом тяжело, но надо. Современному поколению, родившемуся и живущему в другой эпохе и в другое время, иногда полезно напомнить о том, в какое время и при каком строе жили их деды.
