Приобретенный в спецоргане противника источник дает нам возможность изучить структуру этой организации, определить персональный состав и получить характеристики конкретно по каждому служащему, словом, удовлетворить наши контрразведывательные потребности.
2. Источники в жандармерии имеют почти неограниченные возможности в получении сведений об армии противника. Этому способствуют служебные возможности, так как военная жандармерия ведет постоянное наблюдение за всеми подразделениями армии. Таким образом, мы через агентуру в жандармерии получаем возможность иметь представление о дислокации, численности, вооружении, планах, перебросках частей, политико-моральном состоянии личного состава.
Можно привести пример: наша резидентура в Харбине через агента, состоящего на службе в армейской жандармерии, получила следующие сведения:
1. Большой обзор положения в Корее, составленный японским командованием для японского парламента.
2. Материалы штаба о вооружении японской армии в Корее.
3. Сводки генштаба и штаба Квантунской армии об СССР.
4. Доклад о совещании командиров и начальников штабов дивизий.
После почти двухлетней работы резидентом Гудзя в январе 1936 года отозвали из Токио в Москву. Нужно было сдавать дела опять назначенному резидентом Шебеко и подводить итоги работы в этой стране. Что удалось выяснить за это время? На какие вопросы, поставленные при отправке в Токио Артузовым, удалось получить ответы? Основная задача, которая была поставлена Артузовым – дать заключение о надежности главного источника резидентуры «Кротова» была выполнена. Все материалы, полученные от него, были тщательно изучены и проанализированы. В экспертизе документов принимал участие «Павел», у которого был большой опыт и знание японской документации. Приезжавший из Шанхая «Степа» также участвовал в анализе этих документов. Общий вывод – источник надежен, переданные им документы подлинные и сомнений не вызывают. Были также исследованы условия работы в Японии. К каким выводам пришел резидент, оправдались ли сомнения некоторых сотрудников ИНО, которые считали, что вести разведывательную работу в Японии с легальных позиций невозможно? Через 60 лет, уже в конце 1990-х, Гудзь считал:
«1. Полицейский режим (неотступное наружное наблюдение) в тот период был сравнительно терпимым. Во всяком случае, как правило, систематического наружного наблюдения за мной не было.
2. Общение европейцев на улицах и в общественных местах с японцами бросалось в глаза (европейцев очень мало).
3. Конспиративные передачи материала, исключающие визуальную фиксацию их со стороны, производить возможно.
4. Встречи в ресторанах, закусочных, музеях и других общественных местах, исключающих фиксацию, организовать крайне затруднительно. Рестораны, как правило, связаны с полицией. Наиболее безопасные встречи можно производить в автомашине (подхватить в удобных местах источник-японца в машину).
Высказал он и другое интересное мнение. Срок в два года, из которых минимум полгода агентурная деятельность вообще была запрещена, был явно недостаточным для развертывания разведывательной работы в этой стране. Однако главный вывод был сделан – работать в Японии очень трудно, но можно. Есть возможность и для осуществления нелегальной работы. По мнению резидента, успешные вербовки японцев можно было проводить в Калифорнии и в Китае. В Китае это могут быть военные, жандармы, коммерсанты, журналисты. Эти люди могут делать быструю карьеру при возвращении на родину, так как везут с собой багаж опыта и «веса» в глазах общества. Но проведение таких вербовочных мероприятий выходило за компетенцию деятельности токийской резидентуры.
В январе 1936 года Гудзь был отозван в Москву. Артузов уже не возглавлял политическую разведку, перейдя на работу в Разведупр, и новое руководство НПО в лице Слуцкого решило не посылать в Токио нового резидента, а восстановить в этой должности Шебеко. Решение не совсем понятное, учитывая его предыдущую инертность и «сонливость». А может быть, сыграло свою роль и то, что Шебеко во время своего отпуска в Москву сумел произвести благоприятное впечатление на новых руководителей. Аппаратные игры и подсиживания сослуживцев были весьма характерны и для подразделений НКВД того времени. Шебеко вернулся в Токио и приступил к самостоятельной работе.
Осенью 1937-го «Кротов» был переведен в другое подразделение. Значительно расширились агентурные возможности этого источника, и в Москву начал поступать совсем другой материал. Перемену в информации «Кротова» сразу же почувствовали в ИНО. Когда в 7-м секторе увидели фотокопии документа мобилизационного плана японской армии, то и у руководства, и у переводчиков, естественно, возникли подозрения – не дезинформация ли этот материал? Слишком уж резким был переход от интересной и достоверной, но в общем средней информации к информации стратегического характера, ценнейшей для Оперативного управления Генштаба. Тем более что такой материал получила не военная, а политическая разведка.
Мнение о «Кротове» в ИНО изменилось. Об этом откровенно рассказал в начале следствия Калужский еще до того, как из него выбили показания о том, что он японский шпион. Работая переводчиком, он регулярно длительное время занимался переводами материалов, поступавших от «Кротова», и мог дать его работе объективную оценку. Вот его ответы на вопросы следователя:
«… Так как я не являлся компетентным лицом для решения такой проблемы, я неоднократно ставил вопрос о необходимости серьезной экспертизы. Пассов и Шпигельгласс заявили, что дадут материалы „Кротова“ арестованным Сангурскому и Ринку для проверки. Пассов раз вызвал меня с материалами и заявил, что все это фальшивки, которые не стоят той бумаги, на которой они написаны.
Через некоторое время Косухин рассказывал мне со слов Пассова или Шпигельгласса, что Пассов материалы носил к Николаеву (бывший заместитель начальника Особого отдела), и тот сказал, что все это чепуха. Так как меня не удовлетворило такое решение вопроса и я продолжал считать, что необходима экспертиза, то я в декабре 1938 года написал рапорт начальнику отдела об источнике «Кротов». Его личное дело я увидел в 1937 году».
Вот еще несколько выдержек из ответов Калужского в начале следствия:
«… По сравнению с японской агентурой Сеула „Кротов“ был менее эффективен. Однако и он давал систематический и полноценный материал главного жандармского управления по наблюдению за советским посольством и торгпредством. Давал он и обдирный материал (документальный) о политико-моральном состоянии армии. Беда заключалась в том, что материала было больше, чем мог осуществляться перевод, и материал отправлялся в Москву без перевода. В Москве же было такое же положение с переводчиками, и документы-сводки ГРУ оставались в массе своей необработанными. Это приводило к тому, что полной всесторонней оценки деятельности „Кротова“ не получалось».
«… В первый момент материал характера мобилизационного плана у меня вызвал недоверие. И не только потому, что вообще у японцев нельзя доставать такие секретные материалы, так как при японских порядках такие материалы невозможно было доставать. А главным образом, по двум следующим соображениям:
