– Ты вообще по магазинам не ходишь? – она возмутилась, потому что для нее, как для женщины, занятой в торговле, магазин – дело почти такое же, как для священника храм.
– А зачем тогда я держу домработницу? Она ходит по магазинам... Через два дня на третий приходит, делает уборку и приносит из магазинов все, что мне требуется...
– ООО «Торговая марка „Транссиб“, так они официально называются, – наш основной конкурент. Аналогичный профиль, сходные технологии торговли...
Я начал умело и неторопливо подводить ее к версии.
– Были конфликты? Настолько серьезные, что их трудно было разрешить...
– С их стороны была попытка слияния и поглощения... Агрессивная... Еще когда мы только-только на ноги вставали... Мы выстояли и теперь уже «Транссибу» не по зубам...
– Гантов сейчас работает там. Но не выложит же он, мне кажется, да и сам «Транссиб» не выложит двенадцать миллионов баксов, чтобы тебя подставить...
– Не выложат... – согласилась она.
– Но подстава очевидная... Значит, кто-то выложил... А с подставой бороться невозможно, если не имеешь на руках более сильных козырей... Тебя, предположим, просто уберут на зону... Что тогда будет с «Евразией»?
Анжелина плечами передернула. Раздражается от одной такой мысли.
– Развал будет... Я – незаменима... Все держится на личных связях. Я раньше в министерстве работала... Связи прочные... Когда я в отпуск уезжаю, за месяц развал происходит... И в отпуске мне приходится по двадцать раз в день звонить, чтобы удержать положение...
– Допустим, они своего добьются и тебя уберут... Вот тогда и может наступить, как ты говоришь, «слияние и поглощение»...
– Может...
– Это дело может стоить двенадцать миллионов?
– Едва ли... Хотя кто знает...
– Значит, может... – сделал я вывод. – А какие отношения имеет «Транссиб» с Государственной думой?
Она посмотрела на меня, как на колдуна. Слава богу, на костер меня отправить не в ее власти. Но не зря же я столько времени готовился, чтобы именно колдуном и показаться. Неожиданные знания в посторонних областях всегда поражают воображение. И не пользоваться этим – грех...
– Это-то тебе откуда известно, если ты «Транссиб» не знаешь?
– Мне неназойливо подсказали...
Она в восхищении головой покачала, оценивая так, думаю, деятельность бывших сотрудников КГБ, занявшихся частным сыском.
– Один из их основных учредителей там заседает...
– Вот-вот... Был звонок от какого-то помощника депутата Виктору Нургалеевичу... Не конкретно, не назойливо, но... Давят...
– Давят, чтобы меня подставить? – переспросила она с возмущенным страхом, потому что много слышала, как бесполезно бороться, когда тебя со всех сторон, да и сверху тоже, пытаются придавить. И покрупнее фигуры, и нефтяные олигархи со своими возможностями сопротивляться не смогли. А я умышленно подводил ее к мысли о том, что сравнивать ее положение с положением нефтяных олигархов вполне корректно. Сам не подсказывал. Это она должна сравнение уловить и на себе ощутить все возможные прелести борьбы с государственной или даже просто чиновничьей машиной...
– Не меня же...
– Господи... Господи... Господи, за что?..
Мало обращая внимания на ее причитания, я позволил себе еще раз надолго задуматься. Теперь она уже не выдержала ожидания. Значит, после «взлета» Анжелина «упала» больно...
– Может, мне стоит связаться с адвокатом?
А вот это уже успех. Не зря мы с подполковником Петровым объединили усилия в одном, самом важном направлении. Раньше она уверенно заявила бы, что сейчас же звонит адвокату. Теперь уже, ударившись при «падении», только робко советуется. Как всякая бизнес-леди, Анжелина – стреляный воробей, то есть прошла закалку и многократно попадала в разные передряги, которые укрепляют характер. Наверняка несколько раз, особенно на первых порах, она была близка к разорению, наверняка многократно ей нечем было отдавать проценты по кредитам, и она брала новые кредиты, как все делают, чтобы погасить предыдущие. И так до тех пор, пока прочно не встала на ноги. Но ни разу она еще не чувствовала себя бессильной в противостоянии с властью. Нет, наверняка с налоговой инспекцией судилась... Без этого не бывает, если взятки не даешь. Но никогда еще ей не приходилось выступать в качестве обвиняемого в уголовном деле, да еще таком серьезном...
С наркотой шутят только наркоманы, но и для них это кончается плохо...
– С адвокатом тебе придется связываться только в том случае, если против тебя откроют уголовное дело. То есть предъявят обвинение. Пока тебе его не предъявили... А если предъявят, обрати внимание на парадокс – адвокат уже будет бессилен что-то сделать... С другой стороны, ситуация складывается так, что, если ты сейчас наймешь адвоката, я уже буду бессилен что-то сделать...
– Почему? – не поняла она. Голос прозвучал слегка истерично. – Я же невиновна!
На это можно было ответить только псевдоумной банальностью:
– Невиновным, как всем известно, тюрьма обходится дороже... Вина – это понятие относительное... Так в Чечне наш командир роты говорил... Если бы только эти посылки... Там нет никаких доказательств, и все можно списать на подставу... Мало ли кому вздумалось приклеить бумажки с твоей фамилией... Любой суд только одни посылки виной не признает... Но – пакетики на книжной полке... Они выступают не самостоятельным фактом, а в совокупности фактов... За одни пакетики можно было бы получить лет шесть... По совокупности могут потребовать и двадцать... Но обычно больше шестнадцати суд не дает... Хотя партия очень большая... Могут... И все из-за этих пакетиков...
Я их не так давно положил туда, они даже пылью, как книги, покрыться не успели...
– Господи... – взмолилась Анжелина. – Не виновата я, но вину свою чувствую... Не виновата, но чувствую... Я там еще, рядом с этими бомжами, чувствовать начала... Откуда я знаю, как пакетики туда попали... Откуда я знать могу...
– Их нашли в твоем кабинете, где ты хозяйка... Только ты одна... – мои слова звучали как суровое обвинение, после которого не бывает послабления...
* * *
...Азам психического давления я в Чечне, кстати, первоначально и обучался. На собственной, можно сказать, шкуре... Еще на самых первых допросах, когда мы не знали даже, что нас ожидает, разговаривать с нами начинали с одной и той же фразы: «Зачем вы сюда пришли? Это наша земля...» Этот вопрос задавался каждому многократно и с разной интонацией, иногда без ударов или плевков в лицо, иногда с ударами и с плевками в лицо, иногда с полным избиением человека, не имеющего возможности сопротивляться. Чеченцы били, как наши российские менты, – большой группой одного, не имеющего возможности дать отпор, иногда даже связанного... Били и опять повторяли, тихо или громко, яростно или истерично: «Зачем вы сюда пришли? Это наша земля...» И никакой реакции на попытки сказать в собственную защиту, что – солдат не сам приходит, его посылают по приказу... «Зачем вы сюда пришли? Это наша земля...» – звучало рефреном. И так на протяжении всего плена в трех разных местах разными людьми. И, когда после допроса мы возвращались сначала в зиндан, потом в сарай, потом в камеры гауптвахты, куда нас перевели перед обменом, вопрос продолжал звучать в ушах и угнетать. Это уже потом я понял, что вопрос задавался не случайно. Он для того и задавался так часто, чтобы вызвать у пленников угнетенное состояние, чувство вины, даже если ты не виноват, даже если ты не можешь решать за себя, где и для чего ты должен находиться. Более того, даже если ты знаешь, что тебя послали по дурости какого-то очередного генерала и ради тщеславного показа его отсутствующего воинского искусства. «Зачем вы сюда пришли? Это наша земля...» – через короткий период времени фраза уже повторялась и повторялась в голове даже тогда, когда ты спал. Она давила на психику, вызывала чувство вины, угнетала до полной апатии ко всему происходящему.
