Говорят, если человек по несколько раз одну книгу читает или один фильм смотрит, он уже замыкается на собственных мыслях, и это может выражаться в неадекватности поведения. Мне такое психолог рассказывал, когда мы преступника на психологическую экспертизу возили. Замыкается человек излишне, и у него другие участки мозга, отвечающие за все остальное, словно бы отмирают. У кого-то на время, у кого-то насовсем. Все зависит от степени «замыкания». Так вот с Ленькой, похоже, и получилось... По-доброму-то, надо бы эту тетрадь операм из отделения отдать... Она, конечно, помогла бы им понять суть дела... Но именно этому отделению помогать не хочется. Начальник там хреновый. Потому и обойдутся без тетради...
А я пока почитаю, чтобы самому понять... Здесь понять можно что-то... Это в жизни, как всякий Близнец, Ленька никогда не заканчивал мысль. Близнецы еще и от природы писатели... И излагал брат свои мысли на бумаге вполне внятно...
* * *
...«Ушла „чапаевка“ своей дорогой... И невдомек ей было, насколько близка она оказалась к смерти и сама, и даже дочь ее... Никто ребенка убивать бы не стал, даже обещающего стать таким же усатым, как мать, но и брать девочку с собой тоже не стали бы... Мы – разведка, мы работаем втихомолку, в тишине, и передвигаемся чаще ползком и бегом, чем в строю... И девочке не место среди разведчиков... А что может случиться с девочкой лет пяти от роду там, в горах, когда рядом нет людей, когда до ближайшего жилья не меньше пятнадцати километров...
Я тогда, правда, не об этом думал. Я думал о своих солдатах. Не знал, правильно ли поступил, отпустив «мальчика с козой», пошел на риск, но на риск не только для своей жизни, а и для жизни своих солдат. Имел ли я на это право? Никто мне на это не ответит... Вернее, ответят, что права подвергать жизнь солдат риску я не имел... Это если командование рассуждать будет... Но, спроси я это же командование, имел ли я право приказать убить «чапаевку», убить, не стреляя, а просто бросив в горах ее пятилетнюю девочку, ответят ли мне на это утвердительно? У кого повернется язык так сказать? И не один на один, а прилюдно, перед строем...
Будь мы в чужой стране, такой приказ был бы преступлением... А в своей стране?.. Преступление трижды... А с другой стороны, допустим, дойдет «чапаевка» до бывшей туристической базы, а там ее муж – полевой командир со своим отрядом... Или даже не полевой командир, а простой боевик... Простой боевик своему командиру доложит. И тогда наш отряд, вместе со мной, вместе со всеми, с солдатами, с офицерами, с радистами, – все мы оказываемся в пасти чеченских волков, потому что до своих отсюда далеко...
Не знаю, как я поступил бы, не ожидай скорого прилета вертолетов... Не знаю... Но мы закончили рейд, и нас должны снять с маршрута... Слишком мало времени осталось у боевиков, чтобы спохватиться, организовать преследование и прижать нас...
Мы спустились к лесу, чтобы устроить там большой привал после большой работы, так успешно выполненной. Лейтенант Угаров рядом со мной присел. Я сразу понял, о чем речь будет... Глаза у него были слишком напряжены... И капитан Дмитриенко подошел. Садиться не стал, но тоже, кажется, к разговору подготовился. Я заметил раньше, как они в стороне мнениями обменивались...
– «Мальчик с козой»?.. – сразу спросил я. – Об этом хочешь поговорить?
– Так точно, товарищ капитан... Надо было приказать пристрелить... Ситуация такая... Еще не поздно догнать ее, товарищ капитан... До турбазы далеко...
– Ты пойдешь? – задал я вопрос. – Сам...
Угаров растерялся.
– Солдаты...
– Что – солдаты?
– Пару солдат послать...
– Ах, вон ты как соображаешь... А ты пойдешь? – теперь я к капитану Дмитриенко повернулся. – Пойдешь убивать?
Дмитриенко неуверенно плечами пожал, и я понял, что он не так категорично настроен, как лейтенант. Ни тот, ни другой не были в Афгане, не воевали еще, и война для них пока – только возможность приказать, но не возможность взять ответственность.
– Сам ты убийцей не хочешь, стало быть, величаться... – сказал я Угарову. – А из солдат хочешь убийц сделать... Так?
– Они солдаты, а не мальчики... – Угаров поугрюмел. Он не собирался серьезно противиться воле командира, моей то есть, думал просто показать свой железный, хотя и не созревший полностью характер. Он сам по возрасту от солдат ушел недалеко, и ему нравилось быть грозным, ответственным, требовательным, но лейтенант не научился еще быть, по большому счету, нравственным. Это с возрастом и с опытом приходит, и то не ко всем. И, главное, он не научился быть совестливым и хотя бы чуть-чуть стесняться того, что он умеет, и имеет много силы, в сравнении с обычными людьми, несравненно много силы, которой пользоваться надо очень осторожно. И это лейтенанту следовало объяснить, пока он бед не натворил.
– В том-то и дело... – буром попер на него я. – Они отслужат и завтра домой вернутся. Кем они вернутся? Убийцами? Убийцами граждан своей страны? И кого они там, на гражданке, убивать начнут?.. Продолжат то есть... Потому что, начав, уже трудно бывает остановиться... Один раз порог переступишь, и все, потом это не страшно... Кого убивать будут? Твою мать, твоего отца, брата твоего?.. Мальчиков заставить убивать – это джинна из бутылки выпустить... Одно дело – убивать в бою... Вооруженного, стреляющего в тебя противника... А «мальчик с козой» – это оставь для себя... Ты, я, Дмитриенко... Мы – офицеры... Наша профессия – война... А у солдат другие профессии, сегодняшние или будущие... И ты сейчас хочешь им всю жизнь сломать... И тем, кто там, дома, остался, у меня дома, у тебя дома, у капитана Дмитриенко дома... Может быть, одного Афгана нам хватит... Сколько тогда мальчишек переломали...
– Извините, товарищ капитан... – лейтенант на попятную пошел. Хотелось думать, не потому, что я, руками размахивая, его слегка по носу задел... Может быть, понял что-то...
Только я сам не понял, кто же должен был убить «мальчика с козой»...
И не понял, виноват я или не виноват, если эта «чапаевка» сейчас спешит, чтобы рассказать мужу о том, кого она встретила на горной тропе...
Впрочем, виноват... Наверное, виноват был изначально... Рисковать солдатами я не мог... И отдать приказ на убийство – тоже не мог...»
2. ОНУФРИЙ
Я почувствовал, когда уснула Анжелина. Не засыпала она долго, да это и неудивительно, поскольку ей в этот день досталось переживаний столько, сколько за всю предыдущую жизнь, наверное, не доставалось. Даже жалко ее стало, и у меня в голове от жалости начали мысли бродить, что после этого, самого крупного, дела брошу все, и с подполковником Петровым больше никогда в жизни не увижусь, и с Волком на время расстанусь, и уеду куда-нибудь... Может быть, даже к себе в деревню... Мне на всю жизнь денег хватит... И не буду думать о том, как заработать... Отца с матерью, может, хоть чуть-чуть своим присутствием от пьянства спасу... Всю деревню спасать надо... Все деревни спасать надо...
