Когда-то мои дед и бабушка жили рядом со Смоленской площадью, где сейчас находится знаменитое высотное здание российского МИДа. Однако в 1941 году бомба, сброшенная с немецкого бомбардировщика, разрушила их дом.
В 13 лет отец сбежал на фронт. Служил юнгой на вспомогательных судах Днепровской флотилии. С тяжелым воспалением легких его доставили домой, но поскольку жить в Москве было негде, семья эвакуировалась в Сибирь — на Алтай. Дед Константин (другой мой дед, Василий, трагически погиб еще в 1935 году, оставив мою маму сиротой в пятилетнем возрасте) с первых дней войны вплоть до 1944 года служил главным инженером на линкоре «Марат». Именно этот прославленный корабль Балтийского флота, подвергаясь постоянным налетам вражеской авиации, своим огнем сдерживал натиск германской армии на блокадный Ленинград.
На военной службе в нашей семье состояли многие поколения моих предков. Прапрадед (дед моей бабки — матери отца) Николай Антонович Миткевич-Жолток окончил 3-е военное Александровское училище, затем Александровскую военно-юридическую академию в Санкт-Петербурге. Кавалер орденов святых Владимира, Станислава, Анны, а также ордена Белого Орла. Участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 годов и Первой мировой войне. В 1908 году назначен полицеймейстером Московской городской полиции, а в 1912 году произведен в генерал-майоры. Летом 1916 года, вернувшись на армейскую службу, принял деятельное участие в разработке плана знаменитого Брусиловского прорыва.
Большевистский переворот 1917 года мой прапрадед не принял. Он продолжил службу в Штабе Главнокомандующего вооруженными силами на Юге России генерал-лейтенанта Деникина, став, таким образом, активным участником Белого движения. К сожалению, узнать подробности его судьбы после 1919 года я не смог.
Там же на Кавказе служил и его кузен, герой Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, — Вячеслав Куприянович Миткевич-Жолток, тоже генерал-майор и (до 1903 года) начальник Штаба Терского казачьего войска.
Сын Николая Антоновича — Борис Николаевич, мой прадед, накануне Первой мировой войны окончил Гатчинскую школу военных летчиков. За храбрость был награжден офицерскими Георгиевскими крестами. После Гражданской войны прадед решил Россию не покидать. Красная армия нуждалась в профессионалах, и Бориса Николаевича пригласили служить «военным специалистом». Летчиком он был, как говорится, от Бога. В армии его сразу оценили по достоинству. Известно, что в конце 30-х годов НКВД плотно занимался его «шпионской деятельностью», но после того, как он получил инфаркт и демобилизовался, от него отстали.
Что касается династии Рогозиных, чью фамилию я ношу по мужской линии, то родом они из-под города Ростова Великого. Сейчас их родовое село Гари находится в Ильинском районе Ивановской области.
Рогозины — потомственные кузнецы-богатыри. Жили зажиточно. Когда большевики пришли к власти, мой дед Константин Павлович со своим отцом и его братьями благоразумно решили покинуть малую родину и переехать в Москву, где проще было укрыться от пристального взгляда комиссаров.
Были в нашем роду знаменитые люди, например боярин Василий Рогозин. Отличился он в русской истории тем, что был верным соратником почитаемого на Руси князя Дмитрия Пожарского, возглавившего вместе с гражданином Мининым народное ополчение за освобождение Москвы от польской интервенции в начале XVII века. Также историки упоминают чугуевского воеводу, боярина Герасима Рогозина и его сына Федора, принимавших активное участие в освобождении Восточной Украины во второй половине XVII века от литовских оккупантов.
Так что в моем роду были вполне достойные люди.
Мои университеты
Как это ни забавно, но именно я, даже еще не родившись, коренным образом повлиял на карьеру отца. Он мечтал о небе и хотел стать летчиком-испытателем, но мама, будучи беременна мной, категорически этому воспротивилась, и отец был вынужден отступить. Он с отличием окончил Высшую военную авиационную инженерную академию имени Жуковского и с головой ушел в военную науку и разработку новейших систем вооружений.
В семье никто не сомневался, что я продолжу военно-инженерную династию, но уже в старших классах я почувствовал интерес к другому делу — политике и международным отношениям. В 10 классе я вызвался читать перед занятиями всем старшеклассникам и учителям «политинформацию».
Для ее подготовки я выискивал интересные материалы из дипломатических книг, мемуаров полководцев и государственных деятелей и даже с помощью «Радио Свобода» и «Голоса Америки», волны которых я ловил с помощью массивной домашней радиолы.
Выступая перед сверстниками и учителями, я осваивал науку публичного выступления, изобретал приемы аргументации своей позиции перед большой аудиторией, совершенствовал устную речь и учился великому искусству владения Словом.
Только теперь я могу себе представить, что думали обо всем происходящем присматривавшие за мной старые коммунисты — директор нашей французской школы Юлий Михайлович Цейтлин и завуч Иосиф Ефимович Рейзис. В конце концов, наслушавшись моей «политинформации», директор поставил мне в выпускном аттестате по обществоведению «хорошо», хотя в классном журнале по этому предмету у меня всегда стояли одни отличные оценки. За какие вольности в изложении материала наш Цейтлин срезал мне один балл, ума не приложу. Но на выпускном вечере директор проводил меня еще более странной фразой: «Рогозин, а ведь ты не марксист!»
Я не знал, чем это мне может грозить, но почему-то именно после разговора с директором школы решил поступать в Московский государственный университет, и не куда-нибудь, а на международное отделение факультета журналистики. В то время это был настоящий «рассадник вольнодумства».
Отец долго и безуспешно пытался меня отговорить. Он откровенно недолюбливал партийных номенклатурщиков и советских пропагандистов, чьи дети и составляли основную массу студентов элитного «международного отделения» журфака.
Документы принимали только у юношей. Считалось, что не может быть такой профессии — «журналистка-международница». Ведь для жены дипломата, журналиста или легального сотрудника КГБ работу за границей можно было подыскать: учительницей в школе, дежурной в библиотеке или врачом, например. Но что делать, если за границу командируют советскую женщину с мужем в придачу? Куда его-то девать? Как правило, такие мужья оставались на Родине, а КГБ начинало слежку за его удачливой супругой, «как бы чего не вышло с ее моральным обликом». В общем, девиц к нам на отделение брали разве что только по очень большому блату.
Поскольку я был сыном военного, поступить мне так просто не дали. «Срезали» на сочинении, сказав, что, мол, «не раскрыл тему». Что значит «раскрыть тему», знали только те, кто имел монопольное право зачислять на учебу детей «белой кости». Сын военнослужащего в эту элитную когорту, очевидно, не входил. Все остальные экзамены были устные, и сдал я их на отлично, но заветных полбалла мне для поступления не хватало, так как средняя оценка по школьному аттестату у меня была 4,5.
Выручила спортивная кафедра. Кто-то, к сожалению, сейчас уж не помню, подсказал мне обратиться туда, предъявив книжку мастера спорта СССР. На журфак спортсменов брали охотно. Во-первых, честь факультета на студенческих соревнованиях надо защищать, а во-вторых, по окончании можно было податься в спортивные комментаторы. Меня такая перспектива не прельщала, но поступить-то надо бьио! В общем, в сомнительном качестве «тупого спортсмена», не способного, «как все нормальные люди», сдать экзамены, я был зачислен на вечернее отделение факультета журналистики МГУ «с правом посещения дневного отделения».
