Однако наше возвращение во Владикавказ явно затягивалось. Лидер Южной Осетии Эдуард Кокойты сообщил, что его охране поступила информация о подготовке грузинскими боевиками провокации на подступах к Рокскому тоннелю, и настоял на изменении маршрута. Мы двинулись в объезд — живописной и разбитой дорогой. Преимущество этого пути состояло только в одном — он полностью контролировался вооруженными подразделениями Южной Осетии.
Наконец колонна наших машин остановилась у самого въезда в тоннель, где мы были уже в полной безопасности. На вершине холмов, несмотря на опустившиеся сумерки, просматривались осетинские дозоры. В считаные секунды на капотах машин были накрыты импровизированные столы. Традиционные осетинские «три пирога», зелень, свежие овощи — все пришлось кстати. Выпив на прощание, мы обнялись с нашими новыми друзьями, сели в машины и нырнули в черную дыру тоннеля.
Во Владикавказ мы прибыли глубокой ночью — уже в третьем часу. Каково же было мое удивление, когда в холле гостиницы я увидел ожидавшего нас Теймураза Мамсурова. «Законы моей республики не позволяют мне оставить вас одних!» — сообщил он тоном, не терпящим возражения. Проговорив еще час, мы решили отказаться от идеи посещения школы — после тяжелой дороги хотелось сберечь хоть немного времени для сна. Теймураз сжалился над нами, сказав, что раз так, провожать нас в аэропорт Беслана он не поедет и останется во Владикавказе поздравить с Днем знаний студентов республиканского университета.
Утром в сопровождении сотрудника пресс-службы главы республики и милицейской машины мы выехали в аэропорт. Дорога заняла не более получаса. В депутатском зале нас ожидали местные журналисты, уже расставившие на столе свои микрофоны. Я сел напротив и начал брифинг. Вдруг ко мне подошел мой помощник и, наклонившись, тревожным голосом сообщил, что в семи минутах от нас в городе Беслане только что неизвестные лица захватили школу.
Представить себе истинный масштаб трагедии никто из нас, конечно, не мог. Тем не менее мы сразу приняли решение отложить возвращение в Москву. В ту минуту мы еще не знали, что уже через полчаса аэропорт Беслана будет закрыт, все рейсы отменены, а пассажиры с уже заправленного самолета на Москву — сняты.
На полной скорости мы влетели в город и чуть не попали в сектор обстрела. В 50 метрах от нас трещали автоматные очереди. Водитель резко затормозил, мы быстро покинули машину. Тут же напротив меня с ревом остановился БТР. На нем в касках и бронежилетах к месту трагедии прибыли осетинские омоновцы. Они спрыгивали с брони, передергивали затворы автоматов и разбегались в разные стороны, выставляя первую линию оцепления.
У входа в здание примыкающего к школе районного отдела милиции стоял человек. Он был крайне взволнован. По его мокрой от пота рубашке я догадался, что передо мной один из тех немногих счастливчиков, кому чудом удалось сбежать под носом боевиков из захваченной школы.
Мужчина назвал мне примерное количество заложников — около 800 человек — и описал мне первые секунды захвата. По его словам, террористов было никакие меньше 30 человек.
Я передал свидетеля для дальнейшего допроса подоспевшему майору милиции, включил мобильный телефон и набрал номер спецкоммутатора. Кратко объяснил ответившей мне барышне, кто я, где нахожусь, что произошло, и потребовал срочно соединить меня с руководством страны. Кроме того, я попросил немедленно доставить в Беслан машину специальной мобильной правительственной связи для оборудования штаба по спасению заложников и организации прямого контакта с Кремлем, ФСБ и Генштабом.
С первой минуты пребывания в Беслане мы понимали, что оказались в центре масштабной катастрофы. Очевидно, что в такой ситуации основные решения по ходу операции должны были приниматься не во Владикавказе и даже не на уровне президентского полпреда, а только в Москве — лично главой государства.
Через минуту в окружении военных я заметил президента Северной Осетии Александра Дзасохова. Рядом с ним стоял Теймураз Мамсуров. На нем лица не было — в школе, куда он на торжественное открытие нового учебного года хотел пригласить и нас, среди заложников-учеников оказались его дети — сын и дочка.
Мы зашли во внутренний двор какого-то служебного помещения. Наконец запыхавшиеся помощники Дзасохова принесли карту города и схему школы. Еще минут через десять доставили выброшенную из школы первую записку, в которой террористы излагали свои требования. Вот ее текст:
8–928–738–33-374 Мы требуем на переговоры президента республики Дзасохова, Зязикова, президента Ингушетии, Рашайло, дет. врача. Если убьют любого из нас, расстреляем 50 человек. Если ранят любого из нас, убьем 20 человек. Если убьют из нас 5 человек, мы все взорвем. Если отключат свет, связь на минуту, мы расстреляем 10 человек.
Как выяснится позже, номер телефона был ошибочным. Что касается «дет. врача Рашайло», то в штабе сочли, что имелся в виду глава «Фонда помощи детям при катастрофах и войнах» известный и уважаемый доктор Леонид Рошаль.
Вообще, террористы действовали грамотно. В отличие от некоторых наших излишне разговорчивых силовиков, самодовольно выбалтывающих по телевизору свои служебные тайны и секреты антитеррористической деятельности, бандиты полностью учли опыт «Норд-Оста», предусмотрев возможность использования спецслужбами усыпляющего газа и других спецсредств. А у нас даже не нашлось толковых переговорщиков и авторитетных посредников, способных добиться освобождения хотя бы части заложников. Те, что были задействованы, в том числе доктор Рошаль, при всем моем глубоком уважении к их профессионализму и мужеству, оказались излишне словоохотливыми.
Можно себе представить, что боевики сделали бы со знаменитым «Айболитом» доктором Рошалем, попадись он им в руки! Ведь после теракта в Москве на Дубровке по телевидению было в деталях рассказано, какую ценную информацию предоставил ФСБ допущенный боевиками в зал с заложниками детский врач, подробно описав специалистам характер взрывных устройств и размещение в зрительском зале театра «женщин-бомб». Неужели после такой «рекламы», да еще и награждения доктора заслуженной правительственной наградой он мог бы оказать какую бы то ни было пользу в деле освобождения бесланских детей? Нет, конечно. В глазах террористов Рошаль был «информатором ФСБ».
Кому-то может показаться, что боевики специально вызвали его в школу, чтобы казнить, отомстив за гибель своих подельников. Немного зная нравы боевиков, я в это никогда не поверю, как не верил и тогда — в первые минуты после захвата школы.
У меня на сей счет есть своя версия. Я уверен, что записку под диктовку руководителя бандгруппы писала одна из погибших впоследствии женщин-заложниц. Находясь в состоянии аффекта, несчастная жертва не только ошиблась при указании телефонного номера для связи, но и от себя приписала после фамилии «Рашайло» слова «дет. врача». На самом деле террористы требовали к себе бывшего министра внутренних дел, секретаря Совета безопасности России Владимира Рушайло.
Своими сомнениями в интерпретации записки я сразу поделился с руководством оперативного штаба. Но на мои доводы никто не обратил внимания, и в Москву полетела просьба срочно доставить в Беслан знаменитого доктора. Саму же записку начальники бросили на столе служебного помещения, и только по моей подсказке кто-то из старших офицеров забрал ее с собой. Примеров такого рода небрежности и растерянности я наблюдал в действиях руководства оперативного штаба по освобождению заложников немало.
