Теперь я увидел совсем другой город. В воздухе висела тревога и мобилизационные настроения. 19 мая вместе с небольшой группой казаков мы выехали на «УАЗах» в Дубоссары и сразу попали под огонь молдаван. Один из нас — журналист из Киева — был легко ранен.
Через пару дней, когда я вернулся в Москву собирать добровольцев, мне позвонил мой однокашник Борис Костенко. Оказывается, что и он, будучи корреспондентом «Останкино», в те дни находился в осажденной республике и привез оттуда репортаж, который руководство программы «Время» наотрез отказалось ставить в эфир. Я предложил ему собрать у нас в приемной Астафьева в здании районного совета пресс-конференцию и показать привезенный из зоны конфликта репортаж российским и иностранным журналистам. Так мы и сделали.
На саму пресс-конференцию неожиданно пожаловал Игорь Малашенко. В то время он входил в руководство телеканала и отвечал за содержание новостей. После короткого выяснения отношений (можете себе представить «убедительность аргументации» двух недавних однокурсников, вернувшихся только что из зоны боев), наш собеседник во всеуслышании объявил, что в ближайшие часы этот репортаж в выпуске новостей первого телеканала увидят все. Это была наша маленькая победа на пропагандистском фронте и реальный прорыв информационной блокады, которой Кремль окружил сражающихся приднестровцев.
Майские бои под Дубоссарами были очередной «игрой на нервах» накануне полномасштабной агрессии, которая началась ровно через месяц.
Вечером 19 июня в Бендеры пришла настоящая война. В городе стреляло каждое здание. Сотни трупов валялись неубранными, разлагаясь на жарком солнце. 22 июня, в годовщину нападения гитлеровской Германии на СССР, молдавская авиация попыталась нанести бомбовый удар по Бендерскому мосту, чтобы отрезать защитников города от приднестровских ополченцев, но промахнулась.
Молдавские и румынские агрессоры использовали старую изуверскую тактику: свои огневые точки они устанавливали либо в жилых домах, не выпуская из них мирное население, либо размещали огневые позиции артиллерийских и минометных батарей на территории школ и больниц, чтобы избежать ответного огня подразделений 14-й армии и приднестровских гвардейцев. При этом они расстреливали все живое, что попадало в перекрестие их прицела.
С каждым днем ситуация складывалась все тревожнее. С молдавской стороны в бой вводились все новые части, подтягивалась тяжелая дальнобойная артиллерия. Стойкость защитников Бендер подталкивала кишиневские власти к решению начать обстрел Тирасполя, применив оружие большой разрушительной силы — пушки «Гиацинт» и реактивную артиллерию «Ураган».
День 23 июня я застал в расположении русско-украинского отряда добровольцев на дороге Дубоссары — Рыбница. О том, что в этот день в Тирасполь вместе со спецназом ВДВ прибыл генерал Лебедь, я узнал намного позже, но решительные действия нового командарма-14 мы почувствовали сразу. Вскоре вместо хаотичных действий отдельных подразделений российской армии мы увидели реальную силу русского оружия. В начале июля наша артиллерия накрыла Кицканский плацдарм и Гербовецкий лес, где находились основные силы противника. Сколько там погибло молдавских волонтеров, не знает никто, но думаю, что несколько сот человек.
«Троянский конь» споткнулся, оставив в памяти русских, молдаван и украинцев самые мрачные воспоминания об этом кровавом конфликте. Эта война познакомила мир с именем генерала Александра Ивановича Лебедя, с которым вскоре судьба сведет меня самым тесным образом.
Это война укрепит позиции Приднестровской молдавской республики и ее героического народа, которому «мировое общественное мнение», несмотря на пролитую сполна кровь, до сих пор отказывает в признании права на самоопределение и собственную государственность.
Здесь записывают в русские
В октябре 1992 года я подал запрос в Конституционный суд Российской Федерации о незаконности Беловежских соглашений. Как ни удивительно, оказалось, что до меня такого рода запросов в КС никто не отправлял. Ни Верховный Совет России, депутаты которого бурно и пламенно возмущались волюнтаризмом Ельцина, ни всевозможные лидеры патриотов, неистово ругавшие правительство Гайдара, так и не удосужились потребовать от Конституционного суда разбора «беловежского полета».
После приднестровского пожара, затушенного офицерами 14-й армии, я понял, что трагические последствия анти-законного упразднения СССР еще дадут о себе знать. С помощью профессора Бориса Пугачева, который сотрудничал с Российско-американским университетом, я составил подробный и аргументированный запрос.
Мы сумели доказать, что Советский Союз как субъект международного права не мог быть ликвидирован заявлением глав исполнительной власти России, Украины и Белоруссии. Это то же самое, если бы Лужков, Матвиенко и Шаймиев, собравшись где-нибудь в Урюпинске, заявили о кончине Российской Федерации.
Мой запрос был принят к рассмотрению Конституционным судом, о чем меня известили почтовой открыткой. Через два дня я вылетел в качестве эксперта Верховного Совета России сопровождать делегацию народных депутатов в рамках официального визита в Баку.
В самолете все только и обсуждали последнюю новость: Верховный суд Азербайджана приговорил к смертной казни российского офицера и несколько наших солдат за то, что они, действуя в строгом соответствии с уставом караульной службы, открыли огонь на поражение по группе местной вооруженной молодежи, пытавшейся захватить склад с оружием на территории военного училища. Кремль по этому поводу в очередной раз красноречиво молчал, зато депутаты демонстрировали готовность «поставить вопрос ребром».
После короткой передышки в гостинице мы сразу выехали на обед в резиденцию парламента Азербайджана. Решимость на лицах российских парламентариев сразу куда-то улетучилась, один за другим пошли тосты за «многовековую дружбу российского и азербайджанского народов». Через час раскрасневшихся московских гостей повезли на встречу с президентом республики Эльчибеем.
Это был сухонький старичок с колючим взглядом и бородкой с проседью. Он говорил через переводчика тихо и медленно, и, казалось, российские депутаты вкушали каждое его мудрое слово.
И вот с ответной речью выступает глава нашей делегации, затем другой депутат, третий… Все говорят о «многовековой дружбе», рассыпаются комплиментами и… ни слова о томящихся в камере смертников российских военнослужащих.
Я не выдержал, встал и громким голосом, перебивая последнего расшаркивающегося парламентария, произнес:
«Господин президент! Ваше превосходительство! В этом зале довольно много и страстно было сказано об исторических связях наших народов. Не буду повторять все эти правильные слова. Пользуясь случаем, прошу вас продемонстрировать силу и мудрость национального лидера и ваше доброе расположение к демократической России. Как вам должно быть хорошо известно, в тюрьме Азербайджана ожидают своей горькой участи четверо российских военнослужащих. Они приговорены к смерти лишь за то, что выполнили приказ и до конца остались верными присяге. Они невиновны. Ваш авторитет в азербайджанском народе настолько глубок, что проявленное вами великодушие к судьбе русских солдат еще раз докажет вашу мудрость. Прошу принять решение отменить смертный приговор и освободить военнослужащих России. Это будет лучшим доказательством правоты членов делегации Верховного Совета России, сказавших столь много лесных слов в ваш адрес».
