«Гиды» через охрану комендатуры передали нам записку, в которой просили нас не оставаться на территории части, а, воспользовавшись наступившей на разбитый город ночью, немедленно покинуть окрестности Грозного. Несмотря на резкие протесты коменданта, предлагавшего выделить нам боевую технику и вооруженную охрану, я решил довериться Борз-али и его людям и тихо уехать, не привлекая к себе лишнего внимания. Опыт приднестровской и боснийской войны не прошел даром. На войне надо вести себя скромно, рисковать по делу. Тогда есть шанс выжить.
На крайнем блокпосту, у самой черты города, из бетонного укрытия вылез тощий солдат-первогодка. По всему было видно, что ему, оставленному старшими командирами в этом диком лесу, набитом кровожадными хищниками, было совсем одиноко и страшно. «Дяденька», — обратился он ко мне, — «вы, когда обратно поедете, мигните мне фарами четыре раза, не то я стрелять буду». Он сказал это тихо и твердо, и я понял, что этот с виду салага-мальчишка в случае чего в плен сдаваться не будет. Вот такими вчерашними школьниками и воевала Россия в Чечне с матерыми бандитами и иностранными наемниками. Воевала и, в конечном счете, победила.
В считанные минуты мы пересекли безлюдные развалины Грозного и выехали на проселочную дорогу. Она привела нас в селение Чечен-аул. Там, накоротке перекусив, мы легли спать. Мне предложили диван в гостиной. Два «гида», не раздеваясь, легли тут же на ковре, не выпуская из рук автоматы.
Утром хозяин дома, старик-чеченец показал мне место, откуда во время Кавказской войны его предков обстреливали пушки царского генерала Ермолова. Говорил с гордостью, как будто он сам вел огонь. «Уважают Ермолова в Чечне, — подумал я, — а вот современных ельцинских генералов — презирают».
Весь следующий день мы провели в переговорах в Шали и Новых Атагах. Повсюду я искал следы пленных солдат, пытался уточнить их число и места, где они удерживаются.
Во второй половине дня на встречу к нам пожаловал Мовлади Удугов — «местный Геббельс», как мне его с ухмылкой «отрекомендовал» Борз-али. Его сопровождал некто Иса, который был представлен в качестве «профессора и главного идеолога» ичкерийского режима. Чеченцев сразу потянуло на философию. Они пытались объяснить мне свои взгляды на ислам, войну и перспективы отношений кавказцев с русскими и Россией. Если бы я не знал, что передо мной сидят идеологи людоедской власти Дудаева, то можно было бы, конечно, и пройтись по предложенной повестке дискуссии. Но в данном случае, общаясь с «духовными вождями» Ичкерии, я пытался для себя понять одно — насколько опасны взгляды этих варваров? Может ли дудаевская гангрена развить метастазы за пределами Чечни и Кавказа?
Способны ли эти нелюди-самоучки «подвинуть» традиционный российский ислам, замутить мозги российским мусульманам, сбить с толку тех, с кем мы — русские — жили в мире веками, строили и защищали единую государственность?
Мовлади Удугов в конце разговора признал, что сами лидеры «Ичкерии» были поначалу удивлены массовым предательством со стороны российских высокопоставленных чиновников, которые порой инициативно, в обмен на деньги, сдавали мятежникам ценную информацию и выгодные коммерческие предложения, на выручку от которых боевики приобретали оружие и новую информацию. Такую Россию задирать было не страшно. Другое дело — столкнуться с волей единого русского народа. Но поскольку в Кремле сидел Ельцин, лидеры мятежников такой встречи не опасались: русский медведь спал, все об этом знали и наслаждались свободой грабить и убивать.
Встреча закончилась легкой перепалкой Исы с моим помощником Юрой Майским. «Профессор» недовольно махнул рукой и встал из-за стола. На прощание Удугов как бы мимоходом обронил, что он «удивлен, как в окружении генерала Лебедя, к которому в руководстве Ичкерии относятся с большим уважением, мог оказаться человек с такими взглядами». Я принял эту фразу за комплимент.
Под вечер мы снова собрались в дорогу. Нам предстояло пересечь горную местность и посетить населенные пункты Махкеты и Ведено, — спальные районы басаевских головорезов. Там, в селе Ведено и произошла моя случайная встреча с главарем арабских наемников Хаттабом.
Сопровождавшие нас чеченцы остановили колонну в самом центре этого крупного аула, чтобы забрать какого-то своего человека — проводника на встречу с «президентом» Ичкерии Зелимханом Яндарбиевым. Я вышел из машины, чтобы перекурить, и увидел, как из дома напротив стали выходить странные люди в белых одеждах. На фоне сумерек они больше походили на привидения. Наконец, на пороге дома появился человек в черной одежде. Увидев стоявшие машины, он сразу направился в мою сторону. Я узнал его сразу. Это был Хаттаб — известный международный террорист, религиозный фанатик-ваххабит, через которого шейхи Саудовской Аравии финансировали банды иностранных наемников в Чечне. Лицом он был похож на актера из индийского кино, и только черные бездонные глаза, практически без зрачков, выдавали в нем мрачную душу.
В своей жизни такие же глаза я видел еще только однажды — на переговорах с премьер-министром Италии Сильвио Берлускони. До сих пор не понимаю, как у таких разных людей — профессионального арабского убийцы и экзальтированного итальянского медиа-магната и политика могут быть такие одинаковые черные ледяные глаза. Может у политиков и убийц одинаковый взгляд на мир?
Хаттаб подошел ко мне вплотную и принялся меня рассматривать. Всем своим видом он говорил мне, смотри, мол, я здесь хозяин.
Удивительная вещь: тот, за кем по горам, покрытым «зеленкой», гонялся весь армейский спецназ, стоял передо мной, как ничуть не бывало. Он не сидел в землянке, не прятался в кустах, не брил усы и бороду, чтоб не быть опознанным — нет! Этот подонок, убивший не один десяток наших солдат в Афганистане и Чечне, стоял напротив меня, никого и ничего не боялся, топтал нашу землю, чувствовал себя как дома.
Люди в белом, которых я заметил первыми, видимо, были слушателями его «политзанятий». Они тоже не прятались, они тоже чувствовали себя хозяевами положения и земли, которую эти изверги обильно полили русской и чеченской кровью. Сколько раз потом я жалел, что в моих руках в ту минуту не было оружия.
— Русский? — с сильным акцентом спросил меня Хаттаб.
— Русский, — ответил я.
— Зачем русский? — усмехнулся араб.
В этот момент в моем лице, видимо, что-то переменилось, и «гиды», хмуро наблюдавшие за этой сценой, как по команде встали между нами. Один из них открыл дверь машины и показал мне жестом, чтобы я сел на заднее сидение, другой что-то тихо сказал Хаттабу на вайнахском. Потом оба прыгнули вслед за мной в машину и приказали водителю тронуться с места. Захлопнув двери, они передернули затворы автоматов и не спускали глаз с оставшегося стоять на том же месте араба и окруживших его наемников, пока их силуэты совсем не исчезли из поля зрения.
Так я познакомился с законом гостеприимства чеченцев. Они отвечали за мою жизнь, и я смог убедиться, что это были не пустые слова. «На самом деле Хаттаб милостивый. Многих русских солдат пожалел», — как бы в оправдание сказал мне через пару минут один из гидов. «Не сомневаюсь», — буркнул я, и всю остальную дорогу до села Старые Атаги мы ехали, не проронив ни слова.
