Несчастье пришло в личине горбачевской «перестройки».
Начиналось, если помните, с «плюрализма». Горбачев, собирая у себя писателей, приглашал разных — от Белова и Распутина до Бакланова и Гранина. Вроде бы всем равно давалась возможность высказаться. Поначалу казалось, что это распространяется и на «Правду». Однако уже довольно скоро я стал понимать: только казалось.
Поводы, чтобы понять, появлялись один за другим. Например, печатается небольшое письмо трех очень уважаемых писателей — Василия Белова, Юрия Бондарева и Валентина Распутина. Высказывается в нем тревога и озабоченность тем, что происходит в так называемой массовой молодежной культуре. Есть основания? Еще бы! Многие об этом с тревогой думают и говорят. А реакция «сверху», из ЦК, лично от Яковлева Александра Николаевича?
— Печатаете вредные, антиперестроечные материалы!
Эту руководящую фразу наш главный редактор Афанасьев то и дело передает нам на заседаниях редколлегии в связи с различными публикациями. Иногда сконфуженно, иногда с недоумением, потом, все чаще, — с раздражением.
Такие же оттенки присутствуют в его голосе и тогда, когда он сообщает мне о яковлевских претензиях к тому, как мы ведем тему партийной жизни. Дескать, партия медленно перестраивается, а вы плохо перестройке ее способствуете. Когда главный редактор говорит мне об этом с глазу на глаз, явственно чувствую, что он сам очень хочет и никак не может понять, в чем же конкретно состоят эти «медленно» и «плохо».
Бедный Виктор Григорьевич! Всего-то навсего надо было нам с вами так понимать эти слова: партия медленно разваливается, а мы плохо ее разваливаем…
Вскоре мне предложили другой отдел — прессы и публицистики.
* * *
Вот чтобы подвести к этому, а также чтобы более или менее стала понятна тогдашняя обстановка в «Правде», пришлось делать сейчас такое длинное предисловие. Одна из первых фамилий будущих авторов нового отдела, которые я в первый же день набросал для себя, была — Кожинов.
Мне же давно мечталось, чтобы его слово прозвучало в нашей газете! А теперь как будто могу реализовать. Отдел-то прессы и публицистики. Ну а он, пожалуй, из литературного критика и литературоведа на глазах превращается в публициста. Только что в «Нашем современнике» опубликована блестящая его статья «Правда и истина», поводом для которой стал нашумевший роман Анатолия Рыбакова «Дети Арбата». Самый глубокий взгляд не только на этот роман, но и на время, которое в нем описано.
Разыскиваю по справочнику Союза писателей телефон, набираю номер и — слышу голос, который станет таким дорогим для меня.
Помнится, он не высказал никакого удивления в связи с моим звонком. Предложение написать статью для «Правды» принял сразу. Хотя и промелькнуло у него сомнение, напечатают ли, начал обстоятельно и очень по-деловому обсуждать возможную тему. Я предложил ему написать о том, что волнует больше всего. Он сказал, что еще подумает.
Статья была достаточно быстро написана, и я съездил за ней, впервые побывав в той квартире на Большой Молчановке, где посчастливится затем бывать много раз. Впечатление о первой личной встрече… Да все было так, будто мы с ним давным-давно знакомы. Думаю, многие испытали на себе это поразительное его свойство — безо всяких экивоков и околичностей вступать в заинтересованное общение с доселе абсолютно не знакомым ему человеком.
Впрочем, я понял: что-то из моих публикаций в «Правде» он читал и что-то ему, возможно, даже понравилось. Но это так, между прочим. Разговор шел на самые разные темы, импульсивно перескакивая с одного на другое, и во всем, чего бы мы ни касались, собеседник мой был страстным, мгновенно воспламеняющимся, очень горячо реагирующим. Пожалуй, это и унес я как наиболее непосредственное впечатление. А еще — удивление, сколько времени он мне отдал.
Замечу, удивление это будет у меня непреходящим все годы нашего дальнейшего общения. Говоря по телефону или приезжая к нему домой, каждый раз думал: до чего щедр человек! Да ему же работать надо. Да ведь далеко-далеко не я один к нему с этими разговорами пристаю: вот передо мной двое журналистов из квартиры вышли, при мне три или четыре человека звонили, после уже встреча у него назначена. А он тем не менее тратит на меня не минуты — дорогие часы! И на других тоже.
Щедрость души, переполненной и увлекающейся, жаждущей непременно и вскоре передать что-то важное людям, с кем-то обязательно поделиться, — драгоценное в нем.
А статью его тогда не напечатали. Произошло вот что. Как редактор «Правды» по отделу я имел право сам засылать материалы в набор — и набрал статью немедленно. В наборе ее прочитал Афанасьев. Ему она очень понравилась. Но…
Скоро Виктор Григорьевич Афанасьев уже не был главным редактором «Правды». Видно, Яковлеву вконец надоел этот бывший боевой летчик, умевший быть упрямым иногда, а уж на то, что преподносила «перестройка», смотревший все более без симпатии. Пришел Фролов — из ближнего яковлевско-горбачевского окружения. И тут задача проявилась недвусмысленно: с «плюрализмом», даже показным, пора кончать.
Нет, новый главный не сказал мне, что статья Кожинова плохая. Но я видел, как изменилось его лицо при одном лишь упоминании этого автора. Он, потребовав, чтобы статью ему принесли, какое-то время держал у себя. Ну а потом я узнал, что статья разобрана.
Попытки получить внятное объяснение ни к чему не привели. Да и без объяснений все было понятно. Еще один эпизод, произошедший в те же дни, не оставил сомнений относительно линии, которую будет проводить Иван Тимофеевич Фролов.
Эпизод следующий. Незадолго до прихода Фролова, еще надеясь как-то использовать в разумных целях формулу «плюрализма», я решил давать рядом, на одной правдинской странице, беседы с редакторами журналов разных направлений. Попарно, так сказать. А начать с «Огонька» и «Нашего современника». Я был уверен, что если поставить соответствующие вопросы, «Огонек» будет выглядеть бледно.
Так и получилось. Когда беседы с Коротичем и Куняевым были вместе напечатаны, обрушился вал телефонных звонков и писем: Куняев победил! Кстати, одним из первых позвонил тогда Вадим Валерианович Кожинов. В редакции нашей среди большинства тоже ликование. И я намечаю вторую пару журналов: «Москва» и «Знамя», то есть Крупин и Бакланов.
Тогда-то Фролов, узнав в числе прочих моих планов и об этом, сказал:
— Зачем? Пусть будет «Знамя», и достаточно.
Я уже знал, публичная победа Куняева над Коротичем, причем не где-нибудь, а в «Правде», вызвала у Яковлева крайнее озлобление. Мог ли он допустить продолжение подобного?
А Вадим Валерианович, когда я сообщил ему, что, увы, его статья не пойдет, воспринял это с огорчением, но как нечто жданное. И не обиделся на меня. Более того, когда вскоре все-таки удалось «продвинуть» его для участия в большом «круглом столе» по вопросам культуры, который мне поручили организовать совместно с отделом литературы и искусства, он сразу согласился.
Пришел. Выступил. Замечательно выступил! Состав участников окончательно корректировался самим Фроловым, потому имена будущих «демократов» там превалировали, однако голос Вадима Кожинова прозвучал очень сильно и убедительно. Отчет с «круглого стола» занял целую страницу, и я постарался, чтобы слово Кожинова не было вычеркнуто.
