Еще до работы в Международном трибунале, находясь в Берне, я внимательно следила за телевизионными сводками о воздушной операции в Сербии. Хочу заметить, что я не пацифист. Я приветствовала решение НАТО применить силу в отношении Сербии и Черногории. После десяти лет бессмысленного кровопролития, бомбардировок Дубровника, уничтожения Вуковара, постоянных взрывов и стрельбы в Сараево, этнических чисток и концентрационных лагерей в Западной Боснии, массовых депортаций и убийств в долине реки Дрина, нападения на Горажде, убийства тысяч мужчин и мальчиков в Сребренице и морального банкротства ООН… после всего этого я считала, что кто-то наконец-то решил положить конец развязанному Милошевичем безумию, когда он начал преследовать албанское большинство в Косово. Нужно было положить конец убийствам и прекратить бессмысленное разрушение страны, и никто не может избавить от этой обязанности армию. Пустая риторика только подстегивала Милошевича и сербских экстремистов, вознамерившихся очистить Косово… Я считала, что это нужно остановить. И это остановили. Но какой ценой?
Вскоре после моего прибытия в Гаагу я спросила своего заместителя, Грэма Блуитта, выдвигала ли моя предшественница, Луиза Арбур, обвинения против НАТО. Арбур призвала все стороны, в том числе и НАТО, уважать законы и обычаи войны. Она обратила особое внимание лидеров стран-членов НАТО на то, что под юрисдикцию трибунала подпадают все военные преступления, совершенные на территории бывшей Югославии. 14 мая 1999 года Арбур создала рабочую группу по рассмотрению обвинений против НАТО. Эта группа должна была определить, есть ли основания и веские доказательства для начала полномасштабного расследования. Несмотря на то, что сама я поддерживала бомбардировки, инстинкт подсказывал мне, что эти усилия надо продолжить. Мой интерес к этому делу диктовался не только моим положением. Как прокурора, меня особенно заинтересовало сообщение об одном инциденте — о воздушной атаке на пассажирский поезд, проезжавший по железнодорожному мосту. Почему, подумала я, пилот совершил второй заход на мост, если знал, что первая бомба уже попала в идущий по нему пассажирский поезд?
Мы сформировали комитет по сбору доказательств, необходимых для полномасштабного расследования. Я хотела знать, была ли бомбардировка этого поезда и другие подобные инциденты (в том числе бомбардировка главного сербского телецентра и посольства Китая в Белграде) преступлениями, ответственность за которые должны нести люди, занимающие высокое положение, и не надлежит ли им предстать перед трибуналом. Чтобы начать прокурорское расследование, мне нужны были доказательства совершенных преступлений. Это был первый шаг. Затем мне понадобились доказательства, связывающие эти преступления с высшими военными и политическим лидерами. Во время беседы с журналистом лондонского журнала The Observer меня спросили, готова ли моя служба выдвинуть обвинения против НАТО. Я ответила: «Если я не готова это сделать, то не могу быть прокурором и должна отказаться от своей миссии».
[11]
Я передала присланные мне материалы председателю комитета Уильяму Фенрику, канадскому адвокату, работавшему в прокурорской службе. Несмотря на критику со стороны Конгресса США из-за того, что комитет трибунала начал рассматривать операцию НАТО (политические лидеры балканских государств — не единственные, кто использует национализм, чтобы набрать очки в предвыборной гонке), я написала длинное письмо генеральному секретарю НАТО, Джону Робинсону. В письме я задавала ряд вопросов об инцидентах, произошедших во время бомбардировок. Нам нужны были детали. Вместо этого мы получили уклончивое письмо на трех страницах, в котором весьма туманно разъяснялось, что военные предприняли все возможные меры предосторожности, чтобы сократить потери среди гражданского населения и атаковать только цели, значимые в военном отношении. Думаю, лорд Робинсон попытался ответить откровенно. Но мне и моим сотрудникам было ясно, что НАТО либо утаивает важную информацию по выбору Целей и другим принятым решениям от трибунала, либо этой информацией располагают только те государства-члены НАТО, правительства которых не собираются делиться ею. Китай не дал нам ничего. Даже Белград отказался от мало-мальски серьезного сотрудничества. Я обратилась к властям страны с просьбой предоставить доступ к информации и документам. Согласие было получено, но нужных сведений мы так и не получили.
Никто в НАТО не мешал мне расследовать бомбардировки или выдвигать обвинение. Но я быстро поняла, что вести такое расследование невозможно: ни НАТО, ни государства-члены этой организации не стремятся сотрудничать с нами. Нам не давали доступа к документам. Кроме того, я обнаружила, что дошла до границ политической вселенной, в которой было позволено действовать трибуналу. Если бы я пошла дальше в расследовании действий НАТО, то не только потерпела бы неудачу, но еще и лишила бы свою службу возможности продолжать расследование преступлений, совершенных во время войн 90-х годов. Безопасность работы трибунала в Боснии и Герцеговине, а также в Косово, зависела от НАТО. Эксперты трибунала могли вскрывать массовые захоронения, потому что их сопровождали солдаты НАТО. Арест обвиняемых целиком зависел от успехов разведки стран-членов НАТО, а также от наземной и воздушной поддержки натовских армий.
Мои сотрудники открыто обсуждали вопрос натовских бомбардировок. Порой эти обсуждения становились очень жаркими, но нас охватывало ощущение тщетности усилий. Я помню, как мы обсуждали использование войсками НАТО кассетных бомб. Эти бомбы перед падением рассыпаются на множество мелких снарядов, которые не взрываются, а действуют как противопехотные мины. «Это оружие нельзя признать законным», — настаивала я. Через несколько дней ко мне пришел Фенрик и предоставил юридический документ, доказывающий, что применение кассетных бомб было вполне в рамках закона. Он указал на то, что не существует конкретного договора, который запрещал бы использование боеголовок с обедненным ураном. Все мои советники сошлись в одном мнении: расследование действий НАТО невозможно.
Я понимала, что это действительно так, однако, получив отчет нашего комитета, испытала глубокое разочарование. Комитет так и не дошел до вопроса о законности применения силы против Федеративной Республики Югославия: даже если эта кампания была бы признана незаконной, она относилась бы к категории «преступлений против мира», а такие преступления не подлежат юрисдикции трибунала. Мнения членов комитета разошлись и в том, нужно ли расследовать действия натовских военных, которые сознательно зашли на вторую бомбардировку железнодорожного моста, по которому шел пассажирский поезд. Они сочли мост вполне законной военной целью и признали, что бомбы не были намеренно сброшены на поезд при первом заходе. Некоторые члены комитета полагали, что пилот совершил безрассудство, зайдя на вторую атаку. Тем не менее, все сошлись во мнении о том, что дальнейшее расследование невозможно по причине отсутствия информации, подтверждающей виновность в этих ситуациях высшего командования.
Я чувствовала, что члены комитета сознательно истолковали имеющуюся информацию подобным образом, чтобы не принимать на себя лишних обязательств. Но должна признаться, что и сама считала такое расследование невозможным, как технически, так и профессионально. Нам никто не помогал, абсолютно никто — в этом и заключалась техническая проблема. Невозможно было продолжать и в политическом отношении — такое расследование помешало бы другой работе трибунала. Впрочем, о политических соображениях можно забыть, поскольку технические проблемы были непреодолимы. Именно поэтому я решила обнародовать доклад комитета. Никто из моих сотрудников не возражал. Но президент трибунала, судья Антонио Кассезе, выразил свое неудовлетворение подобными результатами. «Вы могли выдвинуть обвинения против пилота», — заявил он.
