На следующее утро, 6 октября, украинский вертолет, в салоне которого сильно пахло керосином, доставил нас в Приштину где мы встретились с Бернаром Кушнером, по-прежнему возглавлявшим миссию ООН в Косово. Следователи трибунала и судебно-медицинские антропологи провели в Косово больше года. Все это время они эксгумировали трупы из массовых захоронений, оставленных после себя армией Милошевича. Я сказала Кушнеру что в распоряжении трибунала уже достаточно вещественных доказательств массовых убийств, чтобы выдвинуть обвинение. В это время миссия ООН и другие гуманитарные организации продолжали вскрывать места захоронений. Я сообщила Кушнеру, что прокурорская служба понимает обеспокоенность миссии ООН и военной миссии НАТО в Косово распространяющимися в местной прессе слухами о том, что трибунал тайно готовит обвинения против ряда руководителей косовской албанской милиции, Армии освобождения Косово. Я сказала, что следователи трибунала изучают материалы о военных преступлениях АОК против сербов, цыган и представителей других национальностей. Эти события попадают под мою юрисдикцию. Я с радостью взялась за задачу, несмотря на то, что меня ожесточенно критиковали за симпатии к сербам и желание осложнить работу миссии ООН и НАТО. Я была преисполнена решимости предъявить обвинения лидерам АОК. От этого зависела репутация трибунала в целом. Трибунал по военным преступлениям, который пытается обвинить лишь одну из сторон, участвовавших в конфликте, целиком зависит от милости победителей. Такой подход не может положить конец культуре безнаказанности.
Наш украинский вертолет вернулся в Скопье 6 октября ближе к вечеру. К этому времени все декоративные колонны, карнизы и подпорки, на которых строился режим Милошевича, окончательно рухнули. Теперь ему подчинялись лишь несколько офицеров, силы полиции и дворцовая охрана, окружившая его резиденцию в Дединье. Зазвонил мой мобильный телефон. Из Вашингтона звонила госсекретарь США Мадлен Олбрайт. Она сказала, что Соединенные Штаты совершенно удовлетворены белградскими событиями. Милошевич явно падает в бездну. Но ситуация очень сложная и деликатная. Г-жа Олбрайт предупредила меня, что сейчас неподходящее время для ареста Милошевича, и попросила быть сдержанной. Если Милошевич попытается бежать, то улицы Белграда могут быть залиты кровью. Диктатор вполне способен вывести на улицы полицейских, вооруженных дубинками, гранатами со слезоточивым газом, брандспойтами и автоматическим оружием, и даже танки. Я сказала Олбрайт, что согласна с ее оценкой ситуации, и готова повременить с требованием выдачи Милошевича. Но, добавила я, «как только опасность исчезнет, наша стратегия изменится».
Тем же вечером Милошевич сложил с себя полномочия и признал свое поражение. Он поздравил своего преемника Воислава Коштуницу, нового президента Югославии. Эту информацию мы получили на пути в Гаагу. В тот момент я поняла, что рано или поздно Милошевич обязательно окажется у нас в руках. Я знала, что предстоит мучительный процесс выдачи, и предпочла не обращать внимания на признаки того, что Милошевич уступил только в обмен на обещание Коштуницы не выдавать его Гаагскому трибуналу. Днем раньше Коштуница, выступая по телевидению, объявил, что выступает против «экстрадиции» Милошевича, и считает Международный трибунал политическим детищем Соединенных Штатов, а не реальным международным институтом. Эти слова ясно дали понять, чего мы можем ждать от нового президента Югославии. Но прошло несколько месяцев, прежде чем я признала правоту слов моих консультантов относительно Коштуницы. Я узнала, что новый президент ведет себя так, словно не было массовых убийств в Сребренице, а в 1999 году сотни тысяч косовских албанцев не были вынуждены бежать в Албанию и Македонию. Его взгляд на мир был и остается закоснелым, догматичным и националистическим.
После возвращения в Гаагу я сделала преследование Милошевича своим главным делом. В апреле 1999 года моя предшественница Луиза Арбур спешно подписала обвинение против Милошевича, основываясь лишь на преступлениях, совершенных в Косово. Обвинения основывались на том, что Милошевич, будучи главой государства и главнокомандующим вооруженными силами, несет уголовную ответственность за действия полиции и армии в Косово, где проходили массовые этнические чистки. Сотрудники Арбур под руководством Нэнси Паттерсон и Клинта Уильямсона составили проект обвинений. Арбур работала быстро. Она хотела продемонстрировать, что трибунал (следовательно, и международные институты правосудия в целом) способен эффективно и быстро исполнять свои обязанности. Кроме того, она хотела помешать какой-либо сделке между США и другими государствами-членами НАТО и режимом Милошевича. Луиза Арбур понимала, что всем так хочется одержать победу и прекратить бомбардировки Сербии и Черногории, что подобная сделка, которая избавила бы Милошевича от преследования в обмен на вывод сербских войск из Косово, вполне возможна. Обвинения со стороны Арбур были смелым поступком. Теперь настала моя очередь продолжить ее дело.
Следователи прокурорской службы годами собирали свидетельские показания и вещественные доказательства преступлений, совершенных в Хорватии и Боснии и Герцеговине. Вскоре после моего назначения в трибунал по бывшей Югославии осенью 1999 года я приказала собрать дополнительные доказательства участия Милошевича в преступлениях, совершенных в Косово, а также его связи с трагическими событиями в Хорватии и Боснии и Герцеговине. Летом 2000 года я собрала юристов и следователей, работавших над делом Милошевича, чтобы узнать, как складывается ситуация. К своему удивлению, я узнала, что следствие достигло значительного прогресса в доказательстве причастности Милошевича и других высокопоставленных военных к преступлениям в Хорватии и Боснии. Самые убедительные доказательства трибунал получил от ряда неизвестных свидетелей, чья беспристрастность была более чем сомнительна, а также из записей радио и телефонных переговоров между сербскими военными и полицией, сделанных боснийскими военными и разведкой во время войны. В то время трибунал не имел ни одного заслуживающего полного доверия свидетеля против Милошевича. Многие из перехваченных переговоров так и оставались неизученными. Тот факт, что следователи трибунала не могли попасть в Сербию, пребывающую под полным контролем Милошевича, мешал нам собирать доказательства его вины. Я это понимала. Но власти в Белграде по-прежнему отказывались предоставить нам документы, расписания встреч и другие доказательства вины диктатора в военных преступлениях. Впрочем, все это не меняло ситуации. Приказы, которые я отдала еще в 1999 году, почти полностью игнорировались. Я всегда считала, что должна ставить цели, а мои подчиненные, в данном случае квалифицированные юристы и в особенности следователи, добивались Их так, как считали нужным и возможным. Может быть, мне следовало проявить большую настойчивость. Может быть, нужно было чаще требовать отчетов. Я не могла смириться с тем, что свидетельств связи Белграда с насилием в Хорватии и Боснии не существует. Сообщения журналистов явно показывали, что Милошевич несет ответственность за преступления в обеих республиках. Эти события требовали расследования, и я была преисполнена решимости довести дело до конца.
Мой заместитель Грэм Блуитт и руководитель следствия Джон Рэлстон не считали дело Милошевича основным. Не помогли даже мои приказы, отданные осенью 1999 года. По их мнению, прокурорская служба не располагала ни временем, ни силами для сбора доказательств против Милошевича, так как его появление в Гааге было маловероятно. Они считали более приоритетными другие дела. Мне пришлось снова приказать им немедленно сосредоточиться на подготовке против Милошевича обвинений в военных преступлениях, совершенных на территории Боснии и Хорватии. Я велела выделить для этого дела следователей, поскольку Милошевич может вот-вот оказаться в наших руках, и мы должны быть к этому готовы. Даже после падения диктаторского режима мне было трудно убедить своих подчиненных сосредоточиться на обвинениях по преступлениям в Боснии и Хорватии. Казалось, меня поддерживают только ближайшие советники. Думаю, что Блуитт, Рэлстон, руководители следственных бригад и другие сотрудники мне не верили. Время шло, и я все больше убеждалась в том, что не могу доверить им исполнение моих инструкций. Мне пришлось пойти на кадровые перестановки и полную реорганизацию работы прокурорской службы.
