23 июля 2002 года я обратилась в Совет безопасности ООН и предупредила, что трибунал не сможет справиться со своими задачами, если международное сообщество не вынудит Сербию, Хорватию и Республику Сербскую арестовать разыскиваемых преступников и сотрудничать с нами в других сферах. «В последнее время в Белграде произошли определенные подвижки, — сказала я. — Но… отношение властей к сотрудничеству по-прежнему остается явно недостаточным. Эти люди делают минимум возможного, и только ради того, чтобы создать у международного сообщества благоприятное представление о ходе процесса. По ряду серьезнейших дел не сделано абсолютно ничего…»
Зоран Джинджич пытался хоть чем-то порадовать меня. Мы встретились с ним 19 июля. «Все лучше, чем Кажется со стороны», — заметил он. Но потом совершенно неубедительно оценил позицию Коштуницы и армии. «У Коштуницы есть свои люди в армии. Начальник генштаба Павкович боится трибунала. Служба военной разведки подрывает доверие к закону. Они контактируют с Младичем через Ако Томича», — сказал Джинджич, имея в виду генерала, возглавлявшего военную разведку. Дальше он заговорил о войнах на Балканах: «Убийства не были систематическими, как во время войны с Гитлером, когда тысячи людей, психопатов, были готовы убивать за тысячу германских марок… Эта война — чудовищная жестокость, состоящая из тысяч мелких жестокостей… Милошевич хотел очистить Косово от албанцев. Он не отдавал приказа убивать. Приказ заключался в том, чтобы сделать то, что необходимо. За два года люди изменились. Они не хотят вспоминать. Они начали верить в собственную ложь. Можно надеяться только на то, что вы задержите главных преступников. Мы можем задержать шестьдесят или семьдесят палачей. Но десять тысяч останутся на свободе. Но это все, что мы можем сделать. Милошевич выпустил на волю ненависть, которая копилась пятьсот лет. Нас до сих пор окружает очень негативная энергия».
Тем временем Коштуница прилагал все усилия к тому, чтобы убедить США и Евросоюз, что в Югославии все нормально. В середине сентября я беседовала по телефону с генеральным секретарем НАТО, лордом Робинсоном. Я слышала, что министр иностранных дел Югославии Горан Свиланович и начальник генштаба югославской армии собираются нанести визит в штаб-квартиру НАТО. Разумеется, их главная цель заключалась в том, чтобы добиться включения Югославии в программу «Партнерство ради мира», что стало бы первым шагом на пути принятия страны в НАТО.
«Вы обещали, что без арестов никаких разговоров о «Партнерстве ради мира» не будет, — напомнила я лорду Робинсону. — С момента выборов никто не был арестован. Если Коштуница добьется принятия страны в программу, трибунал никогда не получит Младича. У вас есть возможность выступить на стороне правосудия. Скажите им, что ценой «Партнерства ради мира» будет Младич».
Робинсон был очень обаятельным человеком. «Вы так убедительно говорите, Карла, — сказал он. — С этими людьми вы общаетесь так же?» Потом он развеял мои опасения: «Нет, Югославию не примут в программу «Партнерство ради мира». Обещаю, пропуска они не получат. Я пересмотрю программу переговоров и сделаю ее более жесткой. Мы будем требовать не только Младича, но и вуковарскую тройку». Лорд Робинсон имел в виду трех офицеров Югославской национальной армии,
[21]
которых обвиняли в убийстве военнопленных, захваченных в Вуковаре в ноябре 1991 года, в том числе и раненых из городского госпиталя.
Робинсон сдержал слово. Но, несмотря на мои призывы сделать сотрудничество с трибуналом главным условием нормализации отношений с ФРЮ, 24 сентября ассамблея государств-членов Совета Европы проголосовала за принятие Югославии. И это сделала организация, основная задача которой заключалась в защите демократии, прав человека, социальных прав, языковых прав и прав средств массовой информации! Возможно, это было сделано для того, чтобы на предстоящих выборах президента федерации победил более умеренный кандидат. Если так, то эта стратегия провалилась. 29 сентября большинство голосов набрал Коштуница.
2 октября 2002 года Биляна Плавшич объявила о том, что признает себя виновной. Мы получили фантастическую возможность. Трибунал обвинял Плавшич в геноциде, преступлениях против человечности и военных преступлениях. Она была ближайшей соратницей Радована Караджича и Момчило Крайишника. Ей было позволено сидеть в присутствии Слободана Милошевича. Она участвовала в совещаниях по разделу Боснии и Герцеговины и в этнической чистке значительной части территории страны. Она была свидетелем общения Караджича и Младича. Биляна Плавшич могла знать все о связях Милошевича с политическим и военным руководством боснийских сербов. Я хотела, чтобы она стала ключевым свидетелем против Милошевича, Караджича, Крайишника и других обвиняемых лидеров Сербии и боснийских сербов.
Впервые Плавшич обратилась к нам в Белграде, в конце 2001 года. Она сказала, что узнала о тайных обвинениях против нее и готова сдаться добровольно. Я встречалась с ней вскоре после того, как она прибыла в Гаагу. Мы сидели в моем кабинете и курили. Я помню, как протянула ей пачку своих американских сигарет, полагая, что в голландской тюрьме ей нелегко достать настоящие «Мальборо». Такой жест мог внушить доверие. Биляна пыталась разговаривать со мной, как женщина с женщиной. В своей прямой твидовой юбке она напоминала истинную британскую леди. Она сообщила, что является доктором биологии, и попыталась обосновать превосходство сербского народа. Эти откровения были тошнотворными, и я закончила наш разговор. Мне захотелось добиться для этой женщины пожизненного заключения.
После того как Плавшич провела в заключении несколько месяцев, мы с удивлением узнали от ее адвокатов, что она готова признать себя виновной, но только не в геноциде. Два прекрасных прокурора, Алан Тигер и Марк Хармон, обсудили все условия, и я согласилась с ними. Мы исключили обвинение в геноциде из обвинительного заключения, а Плавшич признала все остальные факты. Моя главная ошибка заключалась в том, что я не заставила ее подписать обязательство свидетельствовать против других обвиняемых. Мы обо всем договорились на словах и были обмануты. Я думала, что мне удалось установить с Плавшич личный контакт. Наши отношения, несмотря на весь бред о расовом превосходстве, казались мне настолько сердечными, что я решила довериться обвиняемой. Я снова совершила ошибку. Во время заседания Биляна Плавшич поднялась и зачитала обращение к суду, полное признаний собственной вины, но исключительно общего характера. Никаких важных деталей она не сообщила. Я слушала ее с ужасом, понимая, что она не сказала ничего важного. Прокурор потребовал приговорить ее к 25 годам заключения, судебная палата приговорила ее к 11 годам, и она подала апелляцию.
Позже прокурорская служба вызвала Плавшич в качестве свидетеля обвинения против Момчило Крайишника, третьего по значимости после Радована Караджича и Ратко Младича человека на контролируемых сербами территориях Боснии. Она отказалась. Дермот Грум настаивал на том, чтобы принудить ее давать показания против Милошевича. Я отправила Грума и Равного следователя по Боснии Берни О'Доннела в Швецию, где Плавшич отбывала наказание. Она заявила, что ничего не знает о преступлениях и стала жертвой обстоятельств, и признала свою моральную, но не юридическую ответственность за преступления, совершенные сербами в Боснии и Герцеговине. Впоследствии я добилась перевода Плавшич в Гаагу и допросила ее в своем кабинете в присутствии Дермота Грума. Но на этот раз она отказалась даже от тех заявлений, которые сделала, признавая себя виновной, и начала заявлять о полной своей невиновности. Я заметила, что адвокат оказал ей плохую услугу, посоветовав признать свою вину. Я считала, что она нарушила условия соглашения, и сказала своим сотрудникам: «Мы должны передать судебной палате все то, что говорит нам госпожа Плавшич. Давайте направим в суд запрос о возобновлении дела Биляны Плавшич…» Старшие прокуроры заявили, что это невозможно. Что сделано, то сделано.
