БОРЬБА С ЛЕВИАФАНОМ
- Солженицын постоянно разделяет русское и советское, Россию и Советский Союз, который он называет Левиафаном...
- Это разделение мнимое. Он одинаково не принимает как империи ни Россию старую, ни Россию Советскую. Красноречивы на этот счет вошедшие в трехтомник "Публицистики" его выражения разных лет, в частности его беседа с издателем журнала "Шпигель" Рудольфом Аугштайном в 1987 году: "Я никогда не был сторонником империи, а Петр I был",- заявил он. Немецкий собеседник приводит послевоенные стихи Солженицына: "Оправдала ли цену свою Полтава? // Двести лет все победы, победы // От разора к разору, к войне от войны..." В свое время Солженицын возмущался тем, что русские войска в XVIII веке вошли в Берлин. Солженицын говорит о своей приверженности к Православию, но к Православию у него примерно такое же отношение, как к Российской империи. Он не приемлет Православия "ортодоксального", оно претит ему отсутствием "поиска". Как будто может быть какое-то не ортодоксальное, не догматическое Православие. А уж куда может привести так называемый поиск - это нам хорошо известно и по прошлому - всякого рода разновидности "нового религиозного сознания" в начале XIX века, послереволюционное обновленчество, современные мени-якунины-кочетковы, другие духовные "искатели". Кстати, обновленчество было "детищем" кумира Солженицына Троцкого, о чем пишет диссидент Михаил Агурский в своей книге "Идеология национал-большевизма". Заметим, что книга написана не без симпатии к России. Папу Римского Иоанна Павла Второго Солженицын называл "Благодатью Божией". В парижской телепередаче 17 сентября 1993 года, когда ему напомнили эту фразу, он не отказался от своих слов: "То, что я сказал о Иоанне Павле Втором, я могу повторить. Я считаю это великим счастьем, ничего другого добавить не могу".
Не потому ли такое обоготворение папы, что тот совместно с Рейганом, Горбачевым и Ельциным подготовил разгром Советского Союза. Достоевский говорил об опасности того духовного порабощения России, которое несет с собой папство с его антихристианским искушением "всемирного владычества".
Война с гитлеровской Германией для Солженицына не Великая Отечественная, а "советско-германская война". В упомянутой выше беседе с издателем "Шпигеля" он говорит: "Я еще не понимал (в войну), что нашими победами мы, в общем, роем себе же могилу. Что мы укрепляем сталинскую тиранию еще на тридцать лет".
В антисоветизме, в ненависти Солженицына к исторической России большую роль сыграл Троцкий, с портретом которого он не расставался всю войну. Солженицын и на войну с гитлеровской Германией смотрел глазами Троцкого, видел в ней только средство для разжигания мировой революции. Но война приняла характер Великой Отечественной. Сталин взял на вооружение наше героическое прошлое, традиции русской армии, вдохновил русский народ на священную борьбу в духе великих подвигов наших предков. Восстановленная в правах Православная Церковь крепила моральный, патриотический дух народа. Все это воспринималось наследниками Троцкого как предательство интересов революции, вызывало злобу. Солженицын в письме к другу не скрывал своей враждебности к переменам в идеологическом курсе государства, к Сталину, называл его "паханом". Понятно, как это в условиях войны могло быть расценено цензурой, законом. Такова история знаменитой, разрекламированной на весь мир "жертвы сталинского тоталитаризма", которой до сих пор невдомек, что без этого тоталитаризма не было бы и победы над гитлеровской Германией.
Есть своя логика в том, что, связав свою судьбу с Троцким в войну, Солженицын косвенно оставался с ним и в дальнейшем. Известно, что на стороне Троцкого в 20-х годах был Хрущев, чего он не отрицал, когда в 1957 году в попытке устранения его от власти один из старых партийных руководителей напомнил об этом.
Правление Хрущева отмечено такими поистине революционными взрывами, как массовый погром православных храмов, превышающий даже погром 20-х годов, преследование верующих, изъятие у колхозников приусадебных участков, авантюристские реформы. И конечно же пресловутое "разоблачение культа личности", тотальное оклеветание Сталина, породившее нигилистическое племя "детей XX съезда", будущих разрушителей великого государства. Не случайно Хрущев поддержал Солженицына, дал ход его повести "Один день Ивана Денисовича". Обоих роднит мстительная ненависть к Сталину. Причем уровень их понимания зла настолько элементарен, близорук, что виновником всех преступлений они видят только одну личность. Как будто в мире, лежащем во зле, все зависит от одного человека. Ведь руки того же Хрущева в крови от его репрессий в те же тридцатые годы в Москве, на Украине. Тот же Солженицын приветствовал расстрел невинных людей у Дома Советов 3-4 октября 1993 года. Как автор, "В круге первом" провоцировал своего Спиридона бросить атомную бомбу на Москву, превратить в прах миллионы людей, лишь бы уничтожить ненавистного ему Сталина. И все это под лицемерным лозунгом "жить не по лжи".
СОЛЖЕНИЦЫН, ЗИНОВЬЕВ И К°
- Известно, что наряду с Солженицыным вернулись в Москву другие диссиденты. Что они теперь пишут в своих книгах, в прессе, какова теперь их общественная позиция?
- Вслед за Солженицыным вернулся в Россию из Мюнхена, где прожил 20 лет, другой диссидент - Александр Зиновьев. И как вермонтский "отшельник" по возвращении публикациями здесь своих книг "Публицистики" объявил как бы о новом этапе своей войны с тем же Левиафаном. Так мюнхенский сиделец тотчас же по приезде в 1999 году изданием первого тома своего собрания сочинений, опуса "Зияющие высоты", засвидетельствовал, что он все тот же, каким был в эмиграции, все тем же клеветником России. А если это не так, зачем же во вступительной статье так взахлеб превозносить этот пасквиль, не делая никаких замечаний, как же теперь автор относится к этому? Значит, как и прежде. "Зияющие высоты" впервые вышли в 1978 году на Западе и были использованы там радиоголосами, прессой в пропагандистских целях. Если у Солженицына, так сказать, символ России ГУЛАГ, то у Зиновьева некий город Ибанск. И никакого удержу в русофобских выходках, в глумлении над "ибанским народом" (каково название!). Вот как нам, русским, достается: "Ибанская таинственная душа - это лишь ибанский общественный бардак", "Играющие в истории Ибанска выдающуюся роль сортиры", "Искусствовед Иванов выразил волю ибанского народа... Ему принадлежит монография о превосходстве балалайки над скрипкой и "матрешек" над "Сикстинской Мадонной", "Заветная мечта ибанца, чтобы его приняли за иностранца". "Науки юношей питают, надежду старшим подают", - писал один древнеибанский поэт". Это о Ломоносове, как повод потешиться над "ибанской наукой", только и годной для того, чтобы воровать научные открытия у иностранцев. "Не успеешь стянуть у них одну машину, как нужно тянуть другую". "Ибанцы много всего внесли в мировую культуру. Радио, самовар, матрешки - всего не перечесть. Ибанский землепроходец Хмырь раньше Колумба ходил в Америку". "Самый грандиозный вклад ибанцев в мировую культуру - это обычай троекратного целования".
Явной графоманской одержимостью отзывается все то, что пишет Зиновьев о Сталине. Прошу прощения у читателя за цитирование: "Ибанцы, обливаясь горючими слезами, наконец-то проводили в долгожданный путь Хозяина и наспех прикрыли кто чем мог свои разукрашенные шрамами и синяками голые зады, теоретически подготовленные для очередной всеобщей порки". "От природы Хозяин был средне посредственный человек" (Зиновьев, как и Солженицын "В круге первом", повторяет Троцкого о "посредственном" Сталине). И решил он отличиться "акцентом": "чтобы окончательно проверить силу своего акцента на народных массах, Хозяин отправился в павианий питомник. Павианы-самцы приняли Хозяина за самку и хором его изнасиловали". То и дело повторяется: "Когда Хозяин издох", "Для меня он убийца и вор. Для меня он гнуснейшая вошь".
