Другой серьезной причиной слабостей, особенно «грехов деяния», было то доминирующее влияние, которое оказывал Советский Союз на протяжении всей истории Коммунистического интернационала. Можно наглядно продемонстрировать несколькими способами тот факт, что контроль, осуществляемый СССР, имел негативное влияние на идеи Коминтерна, как только они предавались гласности. Во-первых, реальное существование СССР как суверенного государства обязательно накладывало определенные ограничения на развитие доктрин и директив Коминтерна и способствовало их превращению в полную, последовательную, откровенно провозглашаемую им теорию. Необходимо было быть осмотрительным во время публичных заявлений по тем щекотливым вопросам, особенно в сфере, соприкасавшейся с национальными интересами СССР. В таких областях теория часто перерождалась в неопределенные пропагандистские лозунги. Неясности и даже некоторые провалы в теории революции явились результатом этого процесса. Если СССР не существовал бы, если бы не существовало ни одного государства с коммунистическим правлением, тогда идеология Коминтерна, безусловно, представляла бы собой теорию в чистом виде, потому что она не была бы сдерживаема той установкой, что было необходимо соблюдать национальные интересы Советского Союза.
Во-вторых, существование СССР оказывало отрицательное воздействие на развитие теории Коминтерна из-за неограниченной, все подавляющей власти, которую имел СССР в мировом коммунистическом движении. Так как единственной коммунистической партией, управлявшей государством, была КПСС, она имела огромные ресурсы, недоступные любой другой коммунистической партии. Поэтому неудивительно, что КПСС обладала правом гегемонии в делах, относящихся к доктрине, и что оппозиция этой гегемонии была слаба и легко подавляема. КПСС не просто была первой среди равных; ее господство было неоспоримо, и все другие коммунистические партии были одинаково бессильны перед ней. Таким образом, теория Коминтерна в значительной степени являлась продуктом КПСС под руководством Сталина, а не объединенных усилий теоретиков из нескольких партий.
В-третьих, существование СССР отрицательно сказывалось на развитии идеологии Коминтерна, поскольку любая мысль подкреплялась ссылкой на советский опыт. Большая часть документов Коминтерна, особенно тех, которые касались вопросов захвата власти и ее последующего использования, основывались только на опыте СССР под практическим руководством КПСС. Слишком часто, вместо того чтобы провести независимое исследование проблемы, представитель Коминтерна выступал за тщательное исследование опыта СССР. Не проводилось надлежащих серьезных исследований различий в социальном, экономическом и политическом развитии различных «капиталистических» стран. Обобщение опыта Советской России стало общей практикой. Безусловно, частые предупреждения, звучащие в материалах Коминтерна, относительно опасности игнорирования национальных различий и в применении опыта Советской России в иностранных государствах использовались механически и без разбора. Но отсутствие литературы, в которой подробно бы говорилось об альтернативах советскому российскому опыту, свидетельствует о низкопоклонничестве перед СССР, на практике осуществлявшим социалистическое строительство.
Проблема отношений между стратегией Коминтерна и стратегией Министерства иностранных дел СССР была, очевидно, особой проблемой, с которой сталкивались представители Коминтерна. Эти две стратегии заметно сталкивались в период с 1928 по 1934 год: более жесткая стратегия Коминтерна была экстремистской, воинственной и бескомпромиссной, тогда как более мягкая стратегия советской внешней политики ратовала за уменьшение международной напряженности как фактора, способствующего внешней торговле, так же как и социалистическому строительству у себя в стране. Более жесткая линия Коминтерна, безусловно, усиливала старые опасения и подозрения иностранных правительств и, должно быть, снижала, в некоторой степени, эффективность более мягкой линии, которую проводило в жизнь советское правительство. После 1934 года эти две стратегии сливаются воедино, и Коминтерн полностью стал поддерживать изменяющуюся внешнюю политику СССР.
Что объясняет расхождение в стратегиях в 1928 – 1934 годах? Одно часто приводимое объяснение говорит о том, что поворот влево, осуществленный в Советском Союзе в 1927 – 1928 годах, был просто отражен в документах Коминтерна, так как КПСС контролировала и СССР, и Коминтерн. В то время как советские лидеры боролись с «умеренными» в рядах КПСС и начали напряженную программу индустриализации и коллективизации в СССР, они продолжили борьбу с «умеренными» в Коминтерне и навязали самую воинственную, фракционную стратегию, которой должны придерживаться коммунистические партии. Тот факт, что непримиримость и воинственность Коминтерна вредят репутации СССР и ослабляют веру в него, либо не был до конца понят КПСС, либо расценивался как неизбежный и неминуемый. Весьма вероятно, что советские лидеры еще не пришли к осознанию того, насколько полезным мог бы оказаться Коминтерн как помощник Министерства иностранных дел СССР.
Можно предложить другое объяснение. Руководство Коминтерна, то есть, по существу, руководство КПСС, было приучено, согласно его основной философии, думать поэтапно. Полагали, что Советский Союз находился на этапе социализма; тогда как другие страны находились на этапах капитализма или феодализма, а некоторые регионы представляли дофеодальное общество. КПСС больше не ставила перед собой ближайшую цель свержения власти, но эта цель была обязательна для всех других коммунистических партий. Пока существованию СССР, «пролетарской родины», ничто серьезно не угрожало, коммунистические партии в других странах должны были активно работать с целью ускорения создания условий для захвата власти. Но тогда, когда СССР, как полагали, находился в серьезной опасности, в период с 1935 года до роспуска Коминтерна в 1943 году, первичная деятельность Коминтерна должна была быть направлена на обеспечение как можно более длительного существования этого «оплота пролетариата», очень важного для движения в целом. Положения советской стратегии могли бы даже привести к такой ситуации, когда возможность успешного захвата власти коммунистами силовым путем не стала бы проверяться, как в Испании во время гражданской войны, и перед коммунистической партией временно была бы поставлена более ограниченная цель. Столкнувшись с проблемой взаимосвязи мировой революции и Советского Союза, дисциплинированный коммунист, привыкший безоговорочно принимать теорию о совпадении интересов и ставить безопасность «оплота пролетариата» во главу угла, вероятно, не видел серьезного столкновения интересов. Но проблема остается. М.Н. Рой заявил в этой связи следующее: «Существовало противоречие между постреволюционными задачами Коммунистической партии Советского Союза и предреволюционными проблемами, с которыми сталкивались остальные члены Интернационала»2.
Другая характерная особенность идеологии Коминтерна в период между 1928 и 1943 годами заключалась в уменьшении ограничений, налагаемых «объективными законами» на деятельность коммунистов. Как известно, внесение Лениным изменений в марксизм было направлено на предоставление коммунистической партии большей свободы, в отличие от определенных предварительных условий, ограничивающих ее деятельность, названных Марксом. Захват власти большевиками в ноябре 1917 года – еще один пример развития марксизма, так как такое политическое событие, как пролетарская революция, было весьма преждевременным в обществе со слаборазвитым капитализмом и относительно небольшим количеством пролетариата. Документальные свидетельства Коминтерна продолжали эту ленинскую традицию дальнейшего развития марксистской теории. Особенно это видно на примере предпосылок захвата власти коммунистами. Формула «большинство пролетариата» означала не численное превосходство, а превосходство «решительно настроенных слоев» пролетариата. Большинство «решительно настроенных слоев» могло бы, конечно, быть значительно меньше, чем класс пролетариев в целом. Трудно дать определение термину «решительно настроенные слои», а «большинство решительно настроенных слоев» вообще с трудом поддается какому-либо объяснению.
