Виталий протягивает перечисленное Ракчееву. Тот сует в карман, а смотреть старается сквозь стеклянные входные двери на улицу. Туда, где опасность.
– Пойдем. В драку не встревай.
– А ты? – спрашивает Ракчеев, глядя на Виталия сверху вниз. В глазах откровенное недоверие.
– А я буду свое дело делать... Вперёд!
3
Проханов первым замечает дым за склоном горы, по которому тропа ведёт уставшую группу. Может быть, и проводник этот дым давно заметил, но он идёт впереди и при всей своей говорливости сейчас ничего не говорит – дыхание бережёт.
– У-фу-фу... Мы на подходе... – на облегчённом выдохе сообщает Георгий коллегам по несчастью.
Это сообщение добавляет сил всем. Даже два иорданца, идущие замыкающими, реагируют на слова, смотрят вперёд, понимают, о чём речь, и идут быстрее и веселее. Будто запах жилья коснулся их издалека и потянул к себе, словно магнит.
Первыми их встречают часовые. Откуда-то из сугроба вдруг выступает впереди фигура, обменивается двумя словами с проводником и тут же исчезает, словно входит в склон горы, на манер привидения, для которого материальных преград не существует. Только проходя рядом, Георгий различает сложенную из снежных кирпичей округлую будку с амбразурами в две стороны и входом сбоку. Почти эскимосское иглу... Из амбразур торчат автоматные стволы. Значит, часовых двое.
Тропа ведёт дальше – утоптанная и удобная после хождения по снежной целине, словно асфальтированная дорожка в городском парке. Лагерь открывается внезапно. Его совсем не видно издалека, если не считать тоненькой струйки дыма. Землянки тоже засыпаны снегом и обложены по сторонам снежными же кирпичами для утепления. Самое интересное, что в округе не видно места, откуда эти снежные кирпичи вырезались. Должно быть, их приносили издалека, чтобы не портить маскировку лагеря.
Группу замечают. Может быть, и часовой дал сигнал. Из землянок начинает выходить народ. Люди оружные, но к бою не готовятся. Просто так привыкли ощущать в руках тяжесть автомата, что не знают, куда деть руки, если автомата в них нет. Присматриваются. Понимают, что пришли свои.
Один человек выделяется сразу. Он стоит посреди центральной площадки, убрав руки за спину. Смотрит прямо. Вокруг него, не закрывая обзора, выстраиваются остальные. Георгий понимает, что это и есть полевой командир иорданец Азиз. Так встать, сразу став центром сосредоточения и внимания, может только командир. Оказывается, Проханов не ошибся.
Компьютерщиков останавливают в стороне. Жест проводника обозначает их место. Сначала к Азизу подходят два вновь прибывших, до этого шедшие последними. Здороваются, как со старым хорошим и уважаемым знакомым, трижды касаясь друг друга небритыми щеками. Потом подходит проводник. Обмениваются несколькими словами и уходят в землянку.
– Отсюда не сбежишь... – вздыхает Каховский и оглядывается.
– А откуда нам можно было сбежать? – зло отвечает Борман.
Лёня за время пути, к своему удивлению, не только не измотался, но, напротив, начал чувствовать силу, жёсткость и упрямство, упорство, желание стать не тем ягнёнком, ведомым на заклание, которым чувствовал себя вначале, а человеком, способным на неожиданный и резкий поступок. И он очень пожелал, чтобы поступок этот стал таким, какого от него никто не ждёт. Какого он сам от себя не ждёт... Только бы момент подходящий подвернулся...
Их рассматривают со всех сторон. Но не подходят. Должно быть, все здесь знают, что привели пленников. Но не таких, которых сажают в зиндан
[35]
. Только три человека останавливаются против них с откровенно враждебными лицами. Переговариваются. Каховский разобрал только одно слово из их разговора: «Jews»
[36]
. В словах чувствуется угрюмая угроза. Самый молодой из троицы, с седой прядью в короткой бородке, подходит на два шага ближе. И глаза его, и лицо, и движения нервных рук не обещают ничего хорошего. Медленно снимается с плеча автомат со сложенным прикладом...
Но в это время из землянки выходит вместе с проводником Азиз. Говорит что-то резкое. Троица переглядывается. Уходит. Командир отряда сам подходит к пленникам. Говорит на ломаном русском языке:
– Старайтесь поменьше попадаться на глаза палестинцам... Жить эти дни будете в моей землянке...
И он показывает на вход.
Проханов соображает первым и сразу направляется туда, чтобы не напрягать обстановку дальше. Борман с Каховским не заставляют себя ждать. Понимают, что в землянке им безопаснее. И основное время придётся проводить именно там.
* * *
Они так и сидят там весь остаток дня. В землянке, кроме Азиза, живут ещё трое, все не говорящие по-русски. Беседы с ними не получается. И даже английские слова они воспринимают с трудом. На следующий день выходят погреться на солнышке. Вскоре рядом появляются палестинцы. Останавливаются. Что-то обсуждают между собой, бросая откровенные злобные взгляды на пленников. Однако следом за ними к компьютерщикам подходит человек средних лет с рыжей бородой и рыжими глазами. Говорит по-русски чисто, только с лёгким акцентом:
– Идите в землянку... Не дразните их... – кивает в сторону палестинцев. – Это парни из «Хамаза»... Их дома в Газе израильтяне разбомбили... Вместе с семьями... Они злые...
Георгий видит, что боевик без автомата и даже не в камуфляже.
– А вы кто? – спрашивает.
– Я – местный... Недалеко отсюда живу... Три дня пути... Я – имам... Но не предлагаю вам принять свою веру... Вам сейчас не до того, хотя, если время выпадет, мы поговорим о жизни...
День проходит скоротечно. А ночью компьютерщиков поднимают в темноте выстрелы. Просыпаются они одновременно с Азизом. И тут же в землянку врывается человек. Говорят не по-русски.
Лагерь собирается быстро. Азиз разделяет людей. Расходятся. Вокруг посвистывают пули. Но эти пули почему-то не кажутся опасными.
– Выходим... – коротко сообщает командир гостям. – Запомните... Мне дали приказ... Если вы попытаетесь бежать, к федералам вас не пускать... Стрелять будут со всех сторон... Три раза подумайте, прежде чем сделать глупый шаг...
И они идут... Подъём в гору кажется бесконечным...
– Куда мы? – спрашивает Миша непонятно кого.
– Туда... – отвечает Азиз.
Но не показывает куда. Направление и так чётко обозначено тропой...
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Ступив на небольшое, в две ступени, скользкое по погоде крыльцо, Пулат демонстративно потягивается и хлопает по плечу вышедшего за ним Ракчеева, словно приглашая его с собой. Движение со стороны крутоплечих «качков», стоящих группой возле машины, он замечает сразу. Они уже обговорили тактику и по глупости действуют так, как можно действовать только против всегда готовых поднять руки кверху противников. И потому расходятся веером, рассеивают силы, осуществляя ненужный обхват пространства. Но растопыренная ладонь никогда не бывает сильнее сжатого кулака. Они этого не знают.
