А почему забывали?
Дело в том, что массив данных, которые надо было загрузить в неподготовленные головы учеников, был огромен. Поэтому базы данных вколачивали по «экспресс-методике». Для этого человека погружали в тот тип транса, который Кастанеда назвал «состоянием повышенного осознания». Этот режим функционирования мозга, по Кастанеде, отличался необыкновенной ясностью мышления, сверхконцентрацией и фантастической емкостью — в человека, находящегося в таком состоянии, можно было в короткое время напихать бездну информации. И она откладывалась. Правда, человек в этом состоянии был как бы слегка не в себе. Он был очень управляем, сознание его было зауженным, он ничего вокруг, кроме предмета своего сосредоточения, не замечал. Гулять по улицам в таком состоянии без проводника просто опасно… Узнаете? Именно в этом состоянии Иван, переживший клиническую смерть, поглощал на станции «Курская» книгу за книгой перед экзаменом. И именно в таком состоянии Самвел Гарибян запоминает по тыще слов в один присест.
Но вот беда — после выхода из этого состояния и возврата в нормальное рассудочное Кастанеда и другие ученики не помнили ничего. А чтобы вспомнить, им нужно было войти в то же самое состояние. То есть человек в «левостороннем осознании», как они его называли, помнил все, что происходило с ним и в этом состоянии, и в обычном, «правостороннем». А будучи «правым», он «левого» напрочь не помнил… И этот феномен вы должны узнать! Мы это проходили!.. Напоминаю: психиатры называют это диссоциативным расстройством личности.
Иными словами, дон Хуан сделал с Кастанедой прямо противоположное тому, что стараются сделать с больным в психиатрических клиниках, — расщепил ученику сознание. При этом старик даже не скрывал, что творит. Синоним измененного состояния сознания в индейском понятийном аппарате — «сдвиг точки сборки». Так вот, шаман признался, что для некоторых людей этот сдвиг проходит безболезненно, и рассудок постепенно возвращается в норму. А у некоторых крышу сносит навсегда после первого же «погружения». И целью магических тренировок является как раз расшатывание «точки сборки» или, говоря моим языком, слом всех предохранителей.
Кастанеда обеспокоился:
— А что происходит с людьми, у которых точка сборки потеряла свою жесткость?
— Если они не воины, то думают, что начали терять рассудок, — ответил дон Хуан, улыбаясь. — Так же, как ты в свое время подумал, что начал сходить с ума. Если же они воины, они знают, что становятся безумными, но им все равно. Ты знаешь, что быть здоровым и означает, что точка сборки неподвижна. Когда она срывается, это буквально значит, что ты чокнулся…
— Ну а что если точка сборки не вернется в свое исходное положение? — спросил я.
— Тогда эти люди потеряны, — ответил он. — Они неизлечимо безумны…»
При этом хочу заметить, что выбраться из наркотрясины транса, которая начала тебя затягивать, тяжело. Не зря старый индеец говорил Карлосу, что «противиться зову нагваля невозможно». Ибо он дает кайф, аналогичный наркотическому.
Что же это творится, граждане? Зачем сходить с ума здоровому человеку? И какой вообще смысл писать двенадцать книг о галлюцинациях? Ну, Кастанеда еще ладно, но Никонову-то зачем трансовые видения объявлять параллельной наукой, ведь они у каждого свои, а наука стоит на сравнениях. Сколько показывает этот прибор? 12,5 вольт. Согласен? Да. А ты согласен? Да, согласен. А ты? И я согласен, но внесу маленькую поправку: стрелка немного недотягивает до риски, поэтому 12,49. И вот, после того как мы согласовали наши «видимости», мы можем говорить, что мы их объективизировали. То есть признали реальными. Наука — это повторяемость результата.
А как можно объективизировать явную кажимость — галлюцинации? Никак…
Что ж, вы абсолютно правы, и никакой цивилизации, а тем более системного знания на всевозможных глюках не построишь. Вот если бы «галлюцинации» были у всех всегда одинаковые, тогда ощущения «экспериментаторов» можнобыло бы назвать воспроизводимостью результата, на чем, как уже было сказано, стоит наука. Стандартные галлюцинации можно было бы, например, трактовать как «проникновение в иные миры». Но ведь они как сны — у каждого свои… Как можно построить на этом согласованную картину мира?
Однако толтеки построили согласованную картину мира! Построили теорию, которую я и называю «параллельной наукой». Потому что они видели одно и то же — вот в чем парадокс. Рассмотрим это на примере снов.
Как известно, сон со сновидением — разновидность транса. И потому толтеки не могли пройти мимо такого подарка природы. Некоторые люди пытаются овладеть искусством управляемых снов. Для этого существуют разные способы. Мой друг Валера Чумаков тоже интереса ради начал было с этим экспериментировать. Он скачал из Интернета какую-то методику и стал по ней заниматься. Для начала приучил себя, проснувшись утром, записывать сны. Потом научился просыпаться после сна ночью и кратко, буквально в несколько слов записывать содержание сна, чтобы не забыть. Для этих целей на его тумбочке возле кровати всегда лежали блокнот с ручкой. Во время бодрствования Валера приучился несколько раз в день спрашивать себя: «А не сплю ли я?» Потом он научился не просыпаться, поняв, что спит и видит сон. Он научился ходить в сновидении, куда ему хочется, разговаривать с людьми на те темы, которые его интересуют, и хватать женщин за разные места. А потом все это резко бросил. Почему?
— Знаешь, летать во сне прикольно, это на самом деле здорово, — ответил Валера. — И действовать как активный персонаж сна, выстраивая линию сюжета, тоже неплохо. Правда, не очень интересно, поскольку другие персонажи сна тебе отвечают то, что ты хочешь. Но ужас в том, что я заметил крайне неприятную вещь: эта практика стала отрицательно сказываться на психике. Я начал как-то неадекватно реагировать, ухудшилась память, стал все забывать. Слава богу, что я вовремя спохватился! Бросил — и все нормализовалось…
А Кастанеда не бросил. Его научили некоторым техническим приемам, и он, активно осваивая технику сновидения, добился немалых успехов, зайдя даже слишком далеко. Одним из приемов был такой: во сне необходимо научиться находить свои руки, что не так просто, как кажется. Суть приема состоит, как ему объяснили, «в осознании момента засыпания», а не в том, чтобы просто посмотреть на руки.
«Ценой неимоверных усилий мне действительно удалось найти во сне руки, — писал потом антрополог. — Но руки эти не были моими. Они только казались моими, на самом же деле эти руки мне не принадлежали, они все время изменялись, временами приобретая поистине кошмарные формы. Тем временем все остальное содержимое моих снов было на диво устойчивым. Мне почти удавалось сохранять образ любого объекта, на котором я сосредотачивал внимание.
Так продолжалось несколько месяцев. Потом однажды качество моего сновидения вдруг как бы само собой резко изменилось. Я ничего специально для этого не делал. Просто каждый вечер я ложился спать, твердо намереваясь не упустить момент засыпания и отыскать во сне свои руки.
В тот раз мне снилось, что я приехал в свой родной город. Не то чтобы город, который мне снился, был в точности похож на мой родной, но каким-то образом у меня возникло убеждение, что это и есть то самое место, где я родился. Началось все как обычный, хотя и очень яркий, сон. Потом освещенность во сне изменилась. Образы сделались более четкими. Улица, по которой я шел, стала выглядеть заметно реальнее, чем за миг до этого. Заболели ноги. Я почувствовал, что предметы до абсурда по-настоящему тверды. Когда я, скажем, ударился о дверь, я не только ощутил боль в ушибленном колене, но и пришел в ярость от собственной неуклюжести.
