После этой моей тирады все опять заголосили хором, а я вдруг подумал, что в пылу разговора никто, в том числе и я, не заметил хитрого финта, с помощью которого сознание легко ускользнуло от рассмотрения, глумливо подставив вместо себя все что угодно, кроме себя. Я сам обратил на это внимание, только уже работая над книгой. Смотрите, один человек говорит:
— Для меня важнее воспоминания.
Другой не соглашается:
— А для меня логика над этими данными, способ обработки.
Но для кого для «меня»? Ведь под этим «меня» и спряталось их хитрое «Я», подсунув вместо себя воспоминания в одном случае и способ реагирования в другом. Воспоминания — это не человек. Воспоминания можно изложить буквами на бумаге. Но бумага не может думать и осознавать себя. Это просто база данных. С данными человечество научилось работать давным-давно, изобретя письменность, которая позволяет сохранять накопленную информацию, — с этим как раз проблем нет. Менее понятен вопрос о том, может ли себя осознавать та самая «логика над данными», то есть пустая тележка, которая ездит между полками с папками памяти и в произвольном порядке хватает то одну, то другую папку для чтения. Но кто читает? Тележка? Неужели мой способ мышления и реагирования — это и есть «Я»? Человек — это магнитофонная головка? Или весь магнитофон? Или магнитофон с катушкой, на которой записана память?
Писание мемуаров, которым человечество грешит уже тысячи лет, как раз и есть неполноценный способ остаться бессмертным — сохранить воспоминания, если не для себя, так хотя бы для потомков. То есть воспоминания отделить от «себя» можно. Если человек теряет память в результате амнезии, он все равно остается собой. Но при этом его начинает мучить вопрос: «Кто я?» Он не помнит ни имени, ни фамилии, ни города, в котором живет, ни времени, ни прошлого. Но его «Я» остается. Только очень встревоженное, поскольку потеряна система социальных координат, без которой «Я» функционировать сложно, и ему как-то пустовато, ведь человек — животное социальное. Тогда жизнь надо начинать с нуля. Жалко накопленного, я понимаю.
Тот мой собеседник, который декларировал, что главное в нем все-таки воспоминания, а не он сам, объяснил свою позицию:
— Почему я не склоняюсь к этой вашей «логике над данными»? Потому что воспоминания есть воспоминания — какие были, такие и остались. А вот логика завязана на хард.
…Это он верно сказал. Это как раз то, о чем я только что написал. Бегающая между полками с папками данных тележка нашего «Я» зависит от «тележных дел мастера», который ее сделал. То есть от конкретного устройства конкретного человека, от его нейронной сети, которая задается генетикой и отчасти формируется воспитанием.
Так что же такое «Я» и можно ли его расположить на эмоционально нейтральном носителе, не зависящем от нашего переменчивого, болеющего, стареющего, страдающего тела? Ведь все эти «страдательные» недостатки тела создают сильнейшие стимулы сознанию, под воздействием которых оно неравнодушно стремится к чему-либо. Эти стремления и ограничения формируют (воспитывают) сознание, превращая его в личность. Личность есть сумма недостатков… А к чему может стремиться искусственный интеллект, получающий питание из розетки и ни в чем не знающий нужды? Он и не будет личностью. Он будет стандартной вычислительной машиной, не обремененной теми проблемами, которые делают нас людьми. Эти соображения я и высказал группе товарищей. На что получил ответ:
— Но внутри огромного искусственного интеллекта можно задать виртуальное пространство, в котором эмулировать эволюцию или разместить наши индивидуальные сознания, чтобы они конкурировали между собой за виртуальные ресурсы.
— Зачем? Какой смысл в этой «конкуренции в банке»? За что конкурировать? За ток, который поступает из розетки? Часто говорят о том, что вся наша цивилизация уйдет в виртуальную реальность с головой. Но в реальной реальности я постоянно нуждаюсь в чем-то, что заставляет меня преобразовывать эту реальность. А внутри виртуальной реальности я словно йог в медитации, — воображаю себе все, что хочу. Или как Господь, поскольку в виртуальном мире можно создавать миры просто по желанию. К чему мне стремиться? Если у меня, как у Бога, есть все, что я пожелаю, ровно через мгновение после возникновения этого желания, значит, через мгновение я просто не буду больше ничего желать, ибо все получу. И потому не буду ничего предпринимать. Бог — это тот, кто ничего не желает, ибо ни в чем не нуждается и, соответственно, ничего не делает. А тот, кто ничего не делает, никак не проявляет себя. То есть попросту не существует. Поскольку существовать — значит проявлять себя. Если я всемогущ, значит, меня просто нет. Я давно уже умер от скуки.
— Ты будешь жить в виртуальной вселенной не как бог, а как персонаж. Просто потому, что тебе так интересно. Ты играешь в цивилизацию среди равных себе.
— Аватар. Не в смысле кино такое, а в санскритском смысле, как нисхождение бога в мир в лице человека.
— Да. И потому как всесильный бог ты ограничиваешь сам себя. Потому что неограниченность неинтересна! Ограниченность формирует, как ты верно заметил. А безграничность растаскивает до полного растворения и небытия. Ты же не хочешь небытия?
— Не хочу. Но понимаю, что существовать — значит нуждаться, то есть страдать. Жить — значит быть ограниченным. Расти и развиваться можно только в достижении целей, то есть покрывая дефицит чего-либо. А когда все дефициты покрыты — это конец развития. По сути, смерть… То есть, по-вашему, возможен вариант, что я бог и сейчас просто играю, ограничив сам себя в виртуальной реальности?
— Запросто! Это же игра. Ты вошел в игру простым игроком, а тебя взяли и на кресте распяли.
— Стоп-стоп! — я поднял палец. — Вы не заметили главного. Если этот мир — плод моего разума, значит, вы — тоже плод моего разума. Вас нет, вы не существуете. Вы — часть программы в моей игре. А это самый настоящий субъективный идеализм.
— Есть другая гипотеза. Может быть, стать взрослой для цивилизации означает отказаться от смерти и уйти в виртуальные миры играть. Там мы будем вовлеченными в игру персонажами. Отыграл до конца — начал по новой, как это обычно и бывает, — только с другим персонажем. В этом случае смерть персонажа не означает смерти игрока. И может быть, мы все — персонажи, и смерти действительно нет, а есть потусторонняя жизнь и рай — то место, откуда идет игра.
Я хлопнул в ладоши:
— Это же просто религия в новых одеждах. А как же покорение космоса? Или оно тоже будет игровым? И что будет, если в этой игре «Цивилизация» эволюционирующие персонажи разовьются настолько, что «перепрограммируют» себя — перестанут умирать. Вы же к этому стремитесь, господа геронтологи! Игра выйдет из-под контроля — с точки зрения Игрока. Он так и не вернется из своей игры обратно в реальное тело. Так что если мы все — персонажи в виртуальной реальности, может, мы кого-то крепко подставим тем, что не захотим возвращаться? Но ведь игра-то происходит с полным погружением, иначе неинтересно, интерес игры стоит в следовании правилам и случаю, а не в жульничестве, поскольку мошенничество в игре обессмысливает игру как процесс. А это значит, что персонаж не знает, что он персонаж. И именно поэтому в персонаж жестко вшита смерть — как программа, чтобы он не вышел из-под контроля и хозяин не остался в игровом кресле в бессознательном состоянии, будучи не в силах вернуться. Мне бы, например, не хотелось уйти в игру и остаться в ней навечно персонажем. Уж лучше быть богом-аватаром! То есть умереть и начать вторую игру, третью…
