Одна за другой, все требуемые уступки были сделаны. Рейхстаг был распущен 4 июня, а 14 июня увидел свет второй декрет, отменявший запрет СС и СА, а также устранявший или изменявший другие ограничения. И хотя кабинет в точности исполнил требования нацистов, 6 июня Геббельс затеял острую полемику с новым канцлером, а 14 июня предпринял еще одну атаку.
Только в одном правительство не уступило. К немалому недоумению и даже испугу нацистов, новые выборы откладывались до последнего – они были назначены на 31 июля. Правительство хотело выиграть время, чтобы впечатлить нацию конструктивными достижениями. «Правительство не дает пустых обещаний, – гласило его официальное заявление. – Оно будет действовать и желает, чтобы о нем судили по конкретным действиям». С помощью серии быстрых успехов оно надеялось обойти нацистов. Планы правительства были необоснованно оптимистичными, но ясно, что большинству министров они таковыми не казались.
Во внешней политике благодаря большой подготовительной работе Брюнинга Папену удалось урегулировать проблему с обременительными репарационными платежами. На конференции в Лозанне все репарационные долги Германии были прощены, за исключением одной завершающей суммы в три биллиона марок ($715 000 000), выплаты которой в действительности никто не ожидал. Папен, однако, не сумел добиться других важных уступок, таких как ликвидация пункта о военной вине или получение права на перевооружение. Поэтому непримиримые правые объявили Лозаннское соглашение поражением, а «Центр» приписал достигнутый успех Брюнингу. Только социалисты, казалось, оценили сделанное, но канцлеру было безразлично их одобрение. Оно не могло компенсировать глумление нацистов и слепую ненависть громил Геббельса, которые забросали канцлера тухлыми яйцами и помидорами, когда он вернулся в Берлин.
Если успехи Папена на дипломатическом поприще были более чем скромные, на внутриполитической арене их не было вообще. Повторное разрешение деятельности нацистских военизированных формирований не только не обеспечило порядок внутри страны, но и привело к участившимся стычкам между правыми и левыми. Не проходило и дня без полудюжины уличных боев и большого количества пострадавших. Только первый месяц после отмены декрета о запрете нацистских штурмовых отрядов унес 99 человеческих жизней. Папен вызвал недовольство и своими финансовыми декретами. По большей части это были все те же декреты, которые подготовил Брюнинг, только слегка измененные, чтобы стать более приемлемыми для Гинденбурга и его ненасытных друзей аграриев. Появились и новые декреты, снизившие налоговое бремя промышленных предприятий, чтобы стимулировать расширение производства, и одновременно урезавшие и без того жалкие выплаты безработным. Папен сумел настроить против себя еще одну важную группу сторонников Брюнинга – правительства других немецких государств.
Государства Южной Германии были недовольны и встревожены падением Брюнинга. Они были категорически против разрешения СС и СА, что могло ввергнуть их страны в пучину новых беспорядков. Их также не могли не волновать слухи о замене прусского правительства, временно исполняющего свои обязанности, имперским комиссаром. Не имея возможности сформировать свои собственные правительства большинства, Бавария, Вюртемберг и Баден имели все основания для беспокойства. Если они допустят, чтобы Пруссия управлялась рейхом, такая же судьба может постигнуть их тоже, в результате чего их государства утратят свою самостоятельность и будут низведены до положения провинций, управляемых из Берлина. Сильно встревоженные главы государств приняли решения предпринять объединенный демарш в Берлине. Причем они не удовлетворились протестом, высказанным Папену, а потребовали приема у президента. Они считали, что президент вполне может быть не полностью в курсе намерений Папена, и стремились, чтобы он получил информацию об их тревогах и требованиях из первых рук.
Беседа с президентом рейха оказалась ничуть не более утешительной, чем разговор с Папеном. На ней присутствовал канцлер, и именно он в основном участвовал в беседе от имени Гинденбурга. Последний лишь спокойно слушал. Южногерманские государственные деятели высказали свои соображения, постаравшись, чтобы они произвели максимальное впечатление на президента. Баварский рейхскомиссар Гельд предупредил, что вмешательство во внутренние дела Пруссии неконституционно, а отмена декрета о запрете СС и СА причинит ущерб президентской власти. Практически она означает легализацию нацистского террора и даже может привести к гражданской войне. Коллеги Гельда также предвидели серьезную опасность для стабильности государства, если СС и СА будут снова разрешены.
Папен, одновременно обращаясь к президенту и государственным деятелям Южной Германии, отрицал существование плана вмешательства во внутренние дела Пруссии. Он заявил, что никогда не существовало намерения назначить имперского комиссара, поскольку это было бы оправданным только в качестве ultima ratio, то есть если бы на карту были поставлены жизненно важные интересы отечества. Что касается отмены декрета о роспуске СС и СА, речь идет всего лишь о восстановлении равенства перед законом. При возникновении опасности гражданской войны все военизированные организации сразу же будут объявлены вне закона. Для осуществления контроля над их деятельностью они также будут помещены под надзор министра внутренних дел рейха.
Но Гельд не чувствовал удовлетворения. Обращаясь не к Папену, а к Гинденбургу, он заявил, что среди миллионов сторонников нацистов, несомненно, есть много коммунистов. Еще более важным представляется то, что те, кто на выборах подали свои голоса за Гинденбурга, сделали это, чтобы быть защищенными именно от СС и СА. Если в стране возникнет угроза гражданской войны, эти силы не удастся подавить. Любая партийная армия, повторил он, помогает уничтожить власть государства: все подобные организации должны быть вне закона. В конце встречи заговорил сам Гинденбург. Он подтвердил, что в настоящее время не имеет намерения назначить в Пруссию имперского комиссара. Газетные статьи, утверждающие обратное, являются преувеличениями или неправомерными измышлениями, как и многое, что печатается в газетах. Затем, воспользовавшись шансом облегчить свою душу, он пожаловался посетителям: «Пресса, например, утверждает, что, пока я был в Нойдеке, там постоянно проходили политические переговоры. Могу вас заверить, что единственный человек, которого я там часто принимал, – это мой сосед граф Брюннек. Неправда и то, что, как они в один голос утверждают, мой сын имеет на меня большое влияние».
Вернувшись к обсуждаемой проблеме, маршал сказал, что он уделяет Южной Германии очень большое внимание. «Я всегда старался укрепить мост через реку Майн
[49]
; я прошу вас не уничтожать его, поскольку единство является основой нашего могущества, а только могущество может обеспечить наши права». Затем Гинденбург перешел к обсуждению декрета об СС и СА, припомнил свои опасения о своевременности этого декрета после своего переизбрания, описал свои непрекращающиеся усилия обеспечить равенство всех подобных организаций перед законом и одинаковое к ним отношение. Если он и позволил вновь узаконить нацистские военизированные формирования, то потому, что теперь они будут лучше контролироваться правительством. Потом маршал добавил: «Не важно, что многое еще остается прояснить, но движение национал – социалистов, и в первую очередь участвующая в нем молодежь, черпает вдохновение в сильных национальных чувствах». Если он будет обманут в своих ожиданиях, декрет, конечно, будет отменен. А государства имеют полное право, в пределах собственной юрисдикции, принимать все необходимые полицейские меры.
