Из всех актеров, занятых в разыгравшейся драме, только Гинденбург сохранил спокойствие. Сразу же после ухода Гитлера он позвал сына и распорядился подготовить все необходимое к возвращению в Нойдек. Город был полон слухов о неминуемом нацистском восстании. Оскара фон Гинденбурга предупредили, что поездка президента на вокзал может оказаться небезопасной, да и поезд может подвергнуться нападению мятежников из СА. Но Оскар даже отказался передать эти предостережения отцу, поскольку не сомневался, что тот не обратит на них никакого внимания. Тем же вечером президент с чувством выполненного долга отбыл в Нойдек.
Почти все национальные газеты на следующий день снова объявили Гинденбурга национальным героем. В последние недели газеты если и упоминали имя президента, то исключительно в критическом, если не в откровенно презрительном контексте. Даже в День Конституции, который отмечался несколькими днями ранее, газеты только отметили тот факт, что президент посетил традиционную церемонию в рейхстаге. Но 14 августа имя маршала снова обошло страницы всех периодических изданий. В передовицах отдавали должное его высочайшему чувству долга, качествам лидера и решающей роли, которую он играл на политической сцене. «Дойче альгемайне цайтунг», которая выступала за передачу власти Гитлеру, изобразила президента «человеком, выполняющим свой долг так же неуклонно, как при Танненберге». «Берлинер тагеблатт», не устававшая критиковать президента со дня увольнения Брюнинга, назвала его «гарантом конституции». Страна вздохнула с облегчением, а те, кто голосовали за повторное избрание маршала, не могли не чувствовать удовлетворения – их надежды не были обмануты.
Гинденбург прибыл в Берлин вовсе не для встречи с Гитлером. Путешествие планировалось уже давно и должно было стать очередной демонстрацией педантичности, с которой маршал относился к конституции. Желая показать свое уважение к этому документу, Гинденбург объявил, что в середине июня прервет свое пребывание в Нойдеке, чтобы посетить традиционную церемонию, проводимую в рейхстаге 11 августа. Как и планировалось, президент прибыл в столицу для участия в церемонии. На этот раз празднование было лишено торжественности. Президент сидел рядом с Зигфридом фон Кардорфом – одним из вице – президентов рейхстага. Маршала не сопровождали ни президент парламента социал – демократ Пауль Лёбе, ни его первый заместитель центрист Томас Эсер. Слева от президента сидел Шлейхер, представлявший правительство. Сначала к парламенту обратился Гейл. Он отметил недостатки Веймарской конституции и сообщил о некоторых намеченных правительством конституционных реформах: пересмотр избирательной системы, ликвидация отколовшихся партий, создание верхней палаты, ликвидация дуализма между рейхом и Пруссией. Папен добавил несколько завершающих слов и призвал поприветствовать не, как обычно, Германскую республику, а Германский рейх. По словам «Бауерише штатсцайтунг», событие больше всего напоминало прощание с Веймарской конституцией.
Собственно говоря, церемония явилась наглядным выражением всеобщего отношения к основному закону государства. Теперь уже очень немногие стремились сохранить конституцию в первозданном виде. Даже ярые сторонники республики понимали, что необходимы серьезные реформы. А своим безразличием к происходящему, ставшим еще заметнее, чем раньше, народ подтвердил отсутствие веры в идеи Веймара. Но официально конституция оставалась основным законом государства, и Папен никак не мог ее игнорировать, как бы ему этого ни хотелось. Существовала вероятность, правда весьма слабая, но не считаться с ней было нельзя, что нацисты и центристы образуют коалицию и получат большинство в рейхстаге. Кроме того, Папен не сомневался, что, как только соберется рейхстаг, будет поставлен вопрос о вотуме недоверия. Ему следовало быть готовым к обоим вариантам развития событий.
15 августа, то есть через два дня после визита Гитлера к президенту, Папен собрал заседание кабинета. Он доложил о случившемся и сообщил, что считает исход переговоров с нацистами вполне удовлетворительным. Вопрос о передаче власти нацистам без ограничений даже не рассматривался. С другой стороны, Гитлер, привыкший к собственному всемогуществу в рамках своей партии, не стал бы терпеть никаких ограничений. «К тому же, – отметил Папен, – [Гитлер] надолго поставил себя вне зависимости от вооруженных сил». Если бы он стал канцлером, продолжал Папен, его невозможно было бы сдержать, даже если бы рейхсвер оставался под командованием ненацистов. Последнее утверждение представляет некоторый интерес, учитывая курс, которым Папен предпочел следовать в дальнейшем.
Тем не менее Папен не питал никаких иллюзий и не считал, что взаимоотношения между нацистской партией и правительством урегулированы. Учитывая силу движения, подчеркивал канцлер, сохранялась необходимость установления более тесных связей его с государством
[51]
. А пока следует приложить все усилия, чтобы укрепить авторитет правительства в стране. Ни переговоры в Лозанне, ни прусские события не принесли ему ожидаемой поддержки. Очевидно, народное одобрение деятельности правительства может быть обеспечено только экономическими успехами, в первую очередь решением проблемы безработицы. Кабинет выразил свое полное согласие с канцлером: экономические меры были признаны приоритетными, и действовать следовало немедленно.
И Папен не терял времени. 28 августа на митинге фермеров в Мюнстере он сообщил о своих планах народу. Он предложил ряд дополнительных проектов общественных работ, в основном подготовленных Брюнингом: продление недавно введенной добровольной трудовой повинности, базирующейся на планах его предшественника; осуществление широкомасштабной программы ремонтных и восстановительных работ, которые предстояло стимулировать налоговыми льготами. Владельцам предприятий также гарантировались налоговые льготы за наем дополнительных рабочих. Чтобы обеспечить дополнительные стимулы для увеличения занятости, Папен также предложил еще раз снизить зарплату. Помимо этого, он пообещал провести серию конституционных и административных реформ, которые позволили бы нации развивать свои потенциальные возможности. В заключение он объяснил, каким образом намерен осуществлять эти планы.
«<Наша работа… может быть сделана только авторитарным и независимым правительством, хорошо понимающим свои обязанности перед Богом и людьми. Исходя из этого убеждения, я считаю своим долгом не дать партийным влияниям мешать моей работе. Справиться с грандиозными задачами, служа народу, может только тот, кто считает себя слугой всего народа, а не отдельного класса или партии. <..> В лице президента рейха конституция предусматривает некий центр, свободный от влияния партийных планов, надежно гарантирующий постоянную и независимую работу правительства. Из этой силы, одновременно авторитарной и демократической, воплощенной в личности президента рейха фон Гинденбурга, правительство черпает авторитет и право действовать. <…> Я обращаюсь к нации: думайте только о Германии!»
