Но это циничное отрицание закона и человеческих прав не ослабило надежд канцлера как – нибудь договориться с Гитлером. Как и Шлейхер, Папен считал, что справится с фюрером, если тот войдет в правительство. Можно предположить, что моральный и правовой цинизм Гитлера показался канцлеру доказательством его низкого интеллекта, с которым человек, занимающий значительно более высокое социальное положение и имеющий несравненно лучшее образование, сможет справиться. Многочисленные посредники сновали взад – вперед между Мюнхеном и Берлином, чтобы передать Гитлеру надежды Папена видеть его в составе своего кабинета в обозримом будущем. Они также старательно смягчали все официальные заявления, критикующие нацистов, чтобы все их усилия не пропали даром. «Со всех сторон предпринимаются попытки свести нас с правительством, – с негодованием писал Геббельс. – Слава богу, с фюрером такие дела не пройдут». Как и раньше, Гитлер не соглашался ни на что иное, кроме поста канцлера.
Вместе с тем Гитлер мудро решил не настраивать против себя без особой необходимости ни деловые круги, ни правительство. Партийные ораторы получили указание в своих нападках на правительство отказаться от лозунгов с использованием марксистской терминологии, а говоря о роспуске рейхстага, не создавать впечатления, что они защищают конституцию. Также они не должны обвинять кабинет Папена в том, что он удерживает власть незаконно. Лучше постоянно подчеркивать, что правительство использует свою власть неразумно и кабинет Гитлера мог бы сделать для Германии намного больше. Указания были в точности выполнены. Когда 2 октября Гинденбург отмечал свой восемьдесят пятый день рождения, нацистские газеты упомянули об этом событии с непривычной сдержанностью. «<Ангриф» Геббельса никогда не уделял внимания президенту, но даже в нем была выражена надежда, что маршал найдет свой путь к «<новой Германии». А спустя несколько дней Гитлер снова в публичном обращении потребовал для себя всю полноту власти, после чего, проигнорировав собственные директивы, высмеял правительство рейха, назвав его кликой отжившей свое знати. В ответной речи Папен отверг тоталитарные замашки Гитлера, но одновременно отдал должное «великому и достойному всяческих похвал движению национал – социализма».
Как всегда, день рождения президента стал надежным барометром настроения народа. Не только нацисты, но и некоторые другие партии и группы поздравили его весьма иносказательно. Да и атмосфера разительно отличалась от той, что господствовала во время празднования его восьмидесятилетия. Правительственные чиновники, как всегда, произносили восторженные панегирики. «Я верю, – сказал Папен, – что провидение в лице Гинденбурга послало нам человека, без которого мы не могли бы обойтись в самых трудных ситуациях. В истории еще иногда случаются чудеса». Но кроме газет Гинденбурга, которые, как обычно, стеной стояли за маршала, основные буржуазные газеты не скрывали своей озабоченности его последними действиями и планами на будущее. «Сегодня Гинденбург является основой нашего государства, – написала центристская «Германия», – и мы надеемся, что он и дальше будет защищать государство, народ и его права и поможет нам пройти через трудности разразившегося кризиса». «Наша вера в преданность Гинденбурга конституции, в его политическую честность и бескорыстие, – заверяла своих читателей «Бауерише курьер», – не будет поколеблена никем и ничем». А «Форрише цайтунг» написала о своих опасениях с ничуть не меньшей осторожностью: «Испытывая благоговение перед его достижениями, которые нельзя не уважать, даже учитывая их неизбежные ограничения, мы поздравляем сегодня… великого старца немецкого народа». Несмотря на разочарованность, буржуазная пресса продолжала держаться за маршала, как за последний якорь в океане бушующих политических штормов.
Самый унылый комментарий появился в социалистической «Форвертс», которая шестью месяцами ранее активно поддерживала Гинденбурга в избирательной кампании. «Полгода назад немецкие социал – демократы проголосовали за него, чтобы отвести большие политические беды. Если они не могут со всей душой принять участия в сегодняшнем праздновании, их сдержанность вызвана многими событиями, происшедшими в промежутке между выборами и сегодняшним днем. <…> Это тяжело, но истины ради мы должны сказать следующее: наша политическая оппозиция по отношению к убеленному сединами главе государства, которую мы никогда не скрывали, но всегда старались облечь в рыцарскую форму, из – за постигших нас разочарований значительно окрепла. Эти разочарования и не позволяют нам присоединиться к празднованию».
А разочарований действительно было немало. К увольнению Брюнинга и прусскому удару добавилась череда не столь крупных, но все же неприятных событий. И все – таки социалисты твердо придерживались всех постановлений, объявленных правительством. Некоторые лидеры социалистов даже считали, что любая альтернатива правительству Папена станет переменой к худшему, и потому хотели, чтобы он оставался на посту. А тот упорствовал в своей враждебности к социалистам, а многие его коллеги полагали, что социалисты почти ничем не отличаются от коммунистов. Еще более безысходным делало этот тупик понимание факта, что антагонизм Папена – это не совсем его выбор. Даже если бы он хотел, он не мог и помышлять о сближении с социалистами, чтобы не лишиться и так не слишком надежной поддержки. Пропасть между социалистами и умеренными правыми была уже так глубока, что о сотрудничестве речи не было.
В конце октября социалисты одержали нечто вроде моральной победы над правительством рейха. 27 октября государственный суд вынес вердикт по делу Пруссии против рейха. Суд отверг утверждение рейха о том, что прусское правительство уклонялось от исполнения своих обязанностей. С другой стороны, он оправдал временное вмешательство рейха в дела Пруссии, поскольку закон и порядок в этом государстве находились под большой угрозой. Одновременно суд посчитал, что назначенный рейхом комиссар может взять на себя только отдельные функции прусских министров и последних нельзя отстранять в полном составе. Поэтому правительство Брауна – Северинга частично вернулось к работе. В результате Пруссия получила два правительства и новые беды. Нельзя сказать, что судьи не понимали, какие проблемы создает их вердикт. Но перед ними стояла очень уж деликатная задача. Они были убеждены, что рейх превысил свои права, но желали по мере возможности оградить авторитет Гинденбурга и правительства рейха.
Желание поберечь президента демонстрировали все стороны, участвовавшие в конфликте. Главный прусский оратор доктор Брехт с самого начала дал понять, что его правительство не собирается нападать лично на президента. Прусские министры, подчеркнул он, уверены в намерении президента строго соблюдать конституцию. Они поддерживали его переизбрание и до сей поры взирают на главу рейха с глубоким уважением. Затем Брехт сказал, что президентские советники сообщили президенту недостоверную информацию и предложили неверное толкование конституции, а значит, именно они виноваты в нарушении основного закона государства. Точно так же и председательствующий судья стремился, чтобы на заседаниях о Гинденбурге не упоминали вообще. Когда другой прусский оратор заговорил о том, что именно президент, а не прусское правительство, издал декрет о запрете СА и СС, а это значит, что все обвинения в дискриминации нацистов в Пруссии направлены против Гинденбурга, председатель упрекнул оратора за упоминание имени маршала. Достаточно было сказать, что правительство рейха предложило проект декрета.
