Гитлер, со своей стороны, обращался с рейхспрезидентом с особой заботой. Если не считать случая с Райхенау, он тщательно воздерживался от открытого вмешательства в дела, связанные с военными назначениями, и с такой же сдержанностью относился к кадровой политике министерства внутренних дел. Он мог пойти на это с легкостью, потому что Бломберг и Нейрат были полностью готовы к сотрудничеству и через них он вполне мог оказывать решающее влияние на военную и иностранную политику. Он также открыто заявил о своем желании выполнить величайшую мечту Гинденбурга – реставрировать монархию. Он говорил об этом еще до прихода к власти и, став канцлером, неоднократно заверял маршала, что надеется со временем вернуть Гогенцоллернам трон. Однако он постоянно предостерегал от преждевременных действий – время еще не настало; сначала Германия должна обрести былое величие, суверенитет и равенство, иначе монархия будет не более чем тенью. Гинденбург поверил Гитлеру и согласился с этим мнением. Организации и частные лица, требовавшие, чтобы он принял меры к восстановлению монархии немедленно, неизменно получали ответ, что необходимо подождать благоприятного момента. Маршал написал своему другу Крамону, что вряд ли иностранные державы будут пассивно стоять в стороне и наблюдать за восстановлением монархии. Если план провалится, о нем придется забыть надолго, если не навсегда. «Говорить это мне очень тяжело, но я верю… что так могу сослужить моему императору лучшую службу, чем слепо соглашаясь на ваш план».
Но вопрос о реставрации монархии нельзя было оставлять без внимания. Он приобрел еще большее значение, когда реставрация монархии стала единственной альтернативой нацистской диктатуре. Также представлялось очевидным, что решать его, если вообще это было возможно, надо, безусловно, еще при жизни Гинденбурга или сразу после его смерти. Поэтому, когда стало ясно, что президенту осталось недолго жить, монархистские круги оживились. В конце 1933 года, после того как «пробные шары» таких людей, как Крамон, оказались неудачными, бывший кайзер лично написал Гинденбургу, указав, что настало время восстановить добрую славу Германии, реставрировав монархию.
Гитлер много раз заявлял публично, что немедленная реставрация монархии невозможна, но из уважения к президенту не предпринимал ничего против монархистского движения. Однако, понимая, что старый маршал доживает свои последние дни, он решил, что больше медлить нельзя. После того как выступления нацистских ораторов не сумели утихомирить активизировавшихся монархистов, был отдан приказ разгонять все собрания по поводу семидесятипятилетия императора 27 января 1934 года. 30 января, в годовщину своего назначения канцлером, Гитлер в своей речи в рейхстаге заявил, что партия национал – социалистов заботится только о жизненно необходимых потребностях нации и не может считать «прошлые… династические интересы… вечными обязательствами немецкого народа». Через три дня все монархические организации были распущены Фриком.
Но монархисты не собирались так уж просто сдаваться. Учитывая невозможность публичной агитации, они могли надеяться добиться своей цели только через Гитлера и Гинденбурга. Даже учитывая, что Гитлер против немедленной реставрации монархии, его последнее замечание в речи в рейхстаге о том, что «окончательная форма германского государства» не является предметом для обсуждения сегодня, позволяло предполагать, что фюрер не закрыт для восстановления монархии в перспективе.
Папен обсудил эту проблему с Гитлером в марте 1934 года. Он попытался убедить канцлера, что, даже с его, Гитлера, точки зрения, монархия должна иметь существенные преимущества, поскольку позволит ему остаться лидером национал – социалистов. В противном случае он станет официальным главой государства, а значит, будет вынужден отказаться от партийной принадлежности. Маловероятно, что этот аргумент мог повлиять на Гитлера, но он объявил о своей заинтересованности в возвращении Гогенцоллернов. И снова Гитлер подчеркнул, что Германия должна восстановить свой суверенитет, прежде чем монарх взойдет на трон, иначе у него не будет надежды его сохранить. Но тем не менее он хотел бы обсудить возможных кандидатов и обещал Папену назначить от монархистов по своему выбору человека на должность в канцелярии, чтобы тот мог ознакомиться с делами правительства. Гитлер явно старался скрасить Гинденбургу последние месяцы жизни.
Полный надежд Папен устремился к президенту и предложил, чтобы тот составил «политическое завещание», рекомендующее в случае его смерти или утраты дееспособности реставрацию монархии. По просьбе маршала Папен составил проект такого документа. После тщательного обдумывания в течение нескольких недель Гинденбург решил не настаивать на требовании о реставрации монархии. Он разделил составленный Папеном документ на две части. Одна – «политическое завещание», адресованное народу Германии, своеобразное compte rendu
[74]
своего президентства, вторая – личное письмо, адресованное канцлеру, рекомендующее реставрацию монархии. Гинденбург не желал становиться предметом для споров ни в жизни, ни в смерти. «Политическое завещание» было опубликовано через несколько дней после смерти Гинденбурга, а письмо – нет. Тем не менее нельзя утверждать, что Гитлер, сохранив его в секрете, пошел против воли Гинденбурга. После Второй мировой войны Оскар фон Гинденбург засвидетельствовал, что его отец доверил Гитлеру определение подходящего момента для публикации
[75]
.
Стремление Гинденбурга к миру в стране теперь проявлялось даже больше, чем раньше. Он чувствовал, что при Гитлере не все ладно, жаловался на положение дел Папену, писал тревожные письма о положении протестантской церкви Брюннеку. Но публично он всячески демонстрировал, что высоко ценит канцлера. В день рождения Гитлера он направил ему послание с сердечными поздравлениями, заверив в «(преданной дружбе». А прибыв в Берлинский гарнизон в День памяти, он демонстративно выказал уважение Гитлеру, который стоял за его спиной, предложив ему стать рядом.
4 июня 1934 года маршал, как обычно, уехал в Нойдек. Он уже страдал от болезни мочевого пузыря, которая, судя по всем показателям, должна была завершиться летальным исходом в течение трех месяцев. Периодически маршал испытывал чрезвычайно болезненные ощущения, но вел обычную жизнь и выполнял свои обязанности президента. Но те немногие силы, которые у него еще оставались, убывали очень быстро.
В середине июня Папен произнес перед студентами Марбурга ставшую широко известной речь, в которой говорил о беззаконии и радикализме нацистского режима. Являясь открытым вызовом Гитлеру, его высказывания произвели сенсацию, но не смогли расшевелить Гинденбурга. Функ, друг семьи Гинденбургов, был немедленно отправлен в Нойдек с заданием разъяснить президенту, что грубо нарушивший дисциплину Папен должен уйти в отставку. Возможно, маршал был уже слишком слаб, чтобы понять истинное значение инициативы Папена. Он принял объяснения Функа и, по свидетельству последнего, только сказал, что, если Папен не соблюдает дисциплину, он должен быть готов смириться с последствиями. Между тем прежняя вера в силу духа Гинденбурга все еще была жива настолько, что широко распространился слух, будто бы маршал направил Папену телеграмму, в которой поздравил со смелым поступком. Папен предпринял запоздалую попытку посетить Нойдек, но окружение президента, судя по всему проинструктированное или запуганное Гитлером, отказалось организовать встречу.
