Приглашения из Доорна ни за что бы ни последовало, если бы не была, наконец, урегулирована старая проблема отъезда императора в Голландию в 1918 году. Это была нелегкая задача, поскольку маршал был весьма осведомленным источником информации. В августе 1920 года он согласился опубликовать еще одно заявление в защиту бывшего императора, правда, оно оказалось не более полезным, чем предыдущее: кайзер не бросил свою армию, а был покинут собственным народом и уехал только для того, чтобы избавить страну от ужасов гражданской войны и возобновления противником военных действий. И снова ничего не было сказано о роли Гинденбурга в тот день – а именно это был тот самый главный вопрос, который Вильгельм так желал прояснить.
Бывший монарх был не единственным, кто настаивал на прямом заявлении от маршала. Вопрос об отношении Гинденбурга к событиям 9 ноября продолжал дебатироваться в кругах правых. «Что удерживает маршала от дачи объяснений, которые ликвидируют сомнения тысяч людей? Ведь у нас есть сомнения…» – вопрошал один из лидеров фрайкора. Гинденбург должен заговорить, сказали Вестарпу представители Национального собрания. Он должен прямо и откровенно объяснить, что произошло, и тем самым положить конец многочисленным измышлениям по поводу дезертирства кайзера. Все эти разговоры, несомненно, волновали маршала; вместе с непрерывными требованиями бывшего императора, чтобы он сделал более определенное заявление о своей роли в событиях того злосчастного ноябрьского дня, они привели к написанию в июле 1922 года письма Вильгельму, освещающего этот вопрос.
И снова заявление маршала не вполне отвечало чаяниям монарха, и лишь два месяца спустя он подтвердил его получение. В своем ответе он ясно давал понять, насколько ему неприятен тот факт, что заявление маршала последовало с таким опозданием. «Я благодарен вам за то, что вы, наконец, сделали этот шаг, необходимый для восстановления исторической правды и защиты моей чести и чести моей семьи». В заключительной части письма он намекнул, что совет, данный Гинденбургом (он, наконец, признал это) 9 ноября, был крайне неудачным.
После этого бурного обмена мнениями переписка между ними вернулась в обычное русло – привычной вежливости и любезности. Гинденбург, преданный слуга своего императора, никогда не позволил бы себе проявить раздражение или разочарование действиями монарха. А Вильгельм понимал, что, учитывая небывалую популярность маршала, может помышлять о возвращении на трон только с его помощью. Принимая во внимание свою зависимость от Гинденбурга, он не мог допустить, чтобы их отношения испортились.
Делались попытки заручиться поддержкой маршала и от имени баварского претендента на трон – кронпринца Рупрехта. Чтобы втянуть его в баварское движение, имевшее целью реставрацию монархии, один из советников Рупрехта попытался убедить Гинденбурга перебраться в Мюнхен. В Мюнхене с его монархическими настроениями, настаивал он, маршал будет чувствовать себя лучше и привычнее, чем в социалистическом Ганновере. Маршал отказался. Он ограничился коротким визитом в город в августе 1922 года – по пути на охоту, устроенную специально для него. Находясь в Мюнхене, Гинденбург встретился с Рупрехтом и Людендорфом, который переехал туда, а также с рядом других лидеров монархистов. Среди лиц, с которыми он беседовал, было и несколько представителей партии нацистов, уже ставшей в Баварии силой, с которой нельзя было не считаться. Маршал упорно держался в стороне, уклоняясь от тесных контактов со всеми без исключения партийными группировками, и установил дружеские связи лишь с хозяевами поместья, где для него была организована охота. Он с радостью воспользовался их гостеприимством и с тех пор был гостем в их доме во время каждого осеннего охотничьего сезона.
Его личная жизнь текла спокойно как никогда; символ былого величия, он уходил в историю. Для Германии это были беспокойные годы, отмеченные оккупацией Рурского бассейна французскими и бельгийскими войсками; инфляцией, сокрушившей надежды миллионов на возврат социальной и экономической безопасности; политическим и духовным нездоровьем, питающим радикальные движения и слева, и справа. Действия коммунистов поддерживали напряжение в Центральной Германии, а на юге нацисты и прочие антиреспубликанские элементы активно готовились помериться силами с берлинским правительством. Все эти события почти не нарушали покоя, царившего в вилле на окраине Ганновера. Даже влияние инфляции осталось незамеченным благодаря специальному фонду, учрежденному группой промышленников и освободившему маршала от экономических проблем в условиях углубляющегося кризиса. Осенью 1923 года он снова провел несколько недель в гостях у своих баварских друзей, предаваясь любимому занятию – охоте. Один из соратников Гитлера, с которым Гинденбург встретился во время этой поездки, поинтересовался, может ли он передать от него привет Гитлеру. «(Пожалуйста, – ответил маршал, – но также передайте ему мое предостережение против поспешных действий. Отечеству будет очень тяжело пережить еще один Капповский путч». Это был явно не тот совет, которому внял бы самоуверенный и неуемный Гитлер.
Когда конфликт межлу Берлином и Мюнхеном обострился, Гинденбург сохранил нейтралитет. В октябре командующий баварским контингентом рейхсвера отказался подчиняться приказам вышестоящего командования из Берлина. Геслер, министр рейхсвера, обратился к Гинденбургу с просьбой употребить свое влияние для укрощения строптивого генерала, но маршал отказался сделать это. Только после гитлеровского путча в ноябре 1923 года он опубликовал заявление: «Я глубоко сожалею, что немецкие братья, все в равной степени вдохновленные любовью к отечеству, вступили в Мюнхене в борьбу друг с другом и нанесли болезненную рану нации на радость нашим врагам. Пожмите друг другу руки над могилами тех, кто пал в этой борьбе с верой в правоту своего дела, как мы, старшее поколение, сделали это в 1866 году. Нашему многострадальному отечеству более чем когда – либо необходимо единство, чтобы справиться с колоссальными трудностями»
[10]
Для Гинденбурга эти слова вовсе не были пустым звуком. Он сам пришел к принятию республиканского режима, вопреки своим политическим убеждениям, разумно и по доброй воле, и был убежден, что другие могут сделать то же самое.
После провала гитлеровского путча волна беспорядков, захлестнувшая Германию на пять тревожных лет, схлынула. После 1923 года фрайкор и другие военизированные организации, которые процветали на волнениях, отодвинулись на второй план. Страна медленно восставала из хаоса инфляции и гражданской войны. Возродилась надежда, что будущее может быть построено в рамках нового государства, и даже враги республиканского режима стали относиться к нему как минимум терпимо. Были все основания полагать, что режим вскоре окончательно оформится и окрепнет.
Одновременно с изменениями политического климата стал другим и статус Гинденбурга. Многие из тех, кто раньше видел в маршале лидера, способного повести нацию к светлому будущему, теперь обратились к другим лидерам, более соответствующим их ожиданиям. Число делегаций и отдельных посетителей, желавших выказать маршалу дань уважения, с каждым днем уменьшалось. Его только иногда приглашали на роль посредника для разрешения офицерских споров чести. Один или два раза Гинденбурга попросили вмешаться в непрекращающиеся споры между Людендорфом и его многочисленными врагами. В августе 1924 года он поехал в Восточную Пруссию на торжества, посвященные десятой годовщине сражения при Танненберге, чтобы заложить камень для будущего мемориала. Церемония получилась весьма впечатляющей: на нее прибыло около 50 000 человек, среди которых были все оставшиеся в живых генералы, участвовавшие в сражении, а также некоторые высокопоставленные государственные деятели. В противоположность его предыдущему визиту, вызвавшему восторженные демонстрации, на этот раз маршала приняли спокойно и сдержанно. Гинденбург больше не считался политической силой, но все еще оставался почитаемым символом давно ушедшего прошлого.
