Декрет вызвал волну протеста в республиканском лагере. Правительство подверглось резкой критике в рейхстаге, по всей стране прошли митинги протеста. Одним из центров активности республиканцев стал «Железный фронт», объявивший на массовых демонстрациях свою решительную оппозицию декрету. Стало очевидно, что правительство столкнулось с серьезным кризисом. Чтобы укрепить его положение, Гинденбург направил Лютеру послание, в котором заверил республиканцев, что никогда не помышлял тайно изменять или искажать национальные цвета. Страсти, кипящие вокруг флага, наносят вред стране. Их следовало урегулировать с помощью компромисса, что было бы справедливо и для современной Германии и ее целей, и для исторического развития рейха. В заключение он выразил надежду, что настанет время, «когда немецкий народ снова сплотится вокруг одного и того же символа своего политического существования». Он также потребовал от правительства активизировать поиски решения проблемы флага путем разработки закона, принятого рейхстагом
[14]
. Письмо президента не снизило накал страстей. Вместо того чтобы помочь Лютеру, оно лишь усилило впечатление, что декрет является неоправданным вмешательством со стороны Гинденбурга. Его, а вовсе не Лютера, сочли ответственным, и эту меру стали рассматривать как первый шаг президентского заговора, направленного на реставрацию старых имперских цветов. Шторм не стих, когда правительство приняло решение отложить введение декрета на три месяца в надежде, что решение может быть найдено законодательными методами. Столкнувшись с враждебным большинством в рейхстаге, Лютер был вынужден подать в отставку.
Если не считать послания Лютеру, Гинденбург наблюдал за развитием событий со своей обычной пассивностью. Не изменяя раз и навсегда заученной роли, он позволял течению нести себя. Когда Лютер предложил ограничить применение декрета неевропейскими районами и европейскими портами, Мейснер выразил сомнение, примет ли президент это отличие; но если у маршала и были какие – то опасения, Лютер без труда с ними справился, потому что получил подпись президента в тот же день. Возможно, он бы ушел в отставку, как опасался Штреземан, если бы декрет был аннулирован, но активно бороться за него он не желал. Его послание Лютеру, демонстрирующее, как обычно, осторожный, умеренный подход, было правдивым отражением его мнения. Во всяком случае, немецкие националисты поняли его именно так, и Вестарп, взбешенный примирительным тоном послания, не скрыл своего недовольства от Гинденбурга. Не поддержали националисты правительство и во время обсуждения его судьбы в рейхстаге. Возмущенные решением отложить введение декрета, они воздержались от голосования и за вотум недоверия, предложенный социалистами, и за осуждение демократов. Соблюдая парламентскую этику, они не упоминали имени Гинденбурга в процессе дебатов, но не приходилось сомневаться, что сей жест был направлен не только против правительства, но и против него лично.
И все же Гинденбург вышел из связанного с флагом кризиса победителем. Последовали спешные переговоры. Среди тех, кто выразил желание сформировать новое правительство, был мэр Кельна Конрад Аденауэр. В конце концов главой нового правительства был назначен бывший канцлер Маркс, прежний оппонент Гинденбурга в президентской гонке. Кабинет был почти точной копией предшествующего. Декрет о флаге тоже остался неизменным. Маркс согласился с «Дойче тагесцайтунг» – газетой, неизменно поддерживавшей Гинденбурга, что президентский мандат новому кабинету несет с собой обязательство не искажать декрет. Он так и не был изменен, но его сохранение не вызвало новых протестов. Создалось впечатление, что республиканцы удовлетворились устранением Лютера. Даже социал – демократы больше не возражали. Республиканцы снова получили возможность увидеть, как их победа обернулась поражением, а Гинденбург стал победителем, хотя заслуги его в этом почти не было.
Молчаливое согласие республиканцев было тем более удивительным, что они подвергались нападкам и на других фронтах. Консервативный заговор, о котором стало известно как раз в это время, должен был напомнить им, что терять бдительность нельзя. Антиреспубликанские силы тоже перешли в наступление; они развернули кампанию вокруг права распоряжаться имуществом бывших правящих фамилий. Это имущество находилось в ведении государства до урегулирования вопроса. Правительство рейха сделало попытку решить вопрос законодательным путем, но потерпело неудачу из – за острых разногласий о компенсациях, которые следовало выделить принцам, а пока последние подавали жалобы в суд и уже выиграли несколько процессов.
Поскольку эти решения явились тяжелой финансовой ношей на плечах соответствующих государств, социал – демократы пожелали вынести вопрос на всенародный референдум. План еще находился в стадии обсуждения, когда о нем узнали коммунисты. Увидев богатые политические возможности, они решили использовать их в собственных целях. Социалисты еще рассматривали возможность выплаты умеренных компенсаций, а коммунисты уже начали требовать экспроприации без всякой компенсации. Опасаясь лишиться сторонников, социалисты отозвали свое предложение и присоединились к требованию коммунистов. Поддержка предложения о проведении референдума была получена очень легко: соответствующую петицию подписали более двенадцати миллионов человек. Эта цифра превысила более чем на миллион число голосов, отданных за социалистов и коммунистов на последних выборах рейхстага. Представляется очевидным, что не только марксисты отдавали предпочтение прямой экспроприации собственности принцев.
Тем не менее шанс на то, что референдум обеспечит требуемую поддержку большинства электората, был весьма невелик. Друзья Гинденбурга просили его публично объявить о своей оппозиции предлагаемой мере. Распространился слух, информировал его Лебель, что президент подписал бы законопроект социалистов и коммунистов, если бы его одобрили избиратели. Гинденбург, конечно, был против этой меры. Еще в марте он предупредил правительство, что считает законопроект неконституционным и не подпишет его, даже если он будет проведен рейхстагом. В тех же выражениях он высказался перед многочисленными посетителями, которые задавали ему вопрос о его отношении к референдуму.
Но монархическая партия (Kaiserpartei – термин Мейснера) требовала публичного признания. Берг, ставший управляющим имуществом бывшего императора, настаивал, чтобы маршал опубликовал свое публичное воззвание против референдума. Мейснер предупредил, что канцлер никогда не поставит свою подпись под таким воззванием, как этого требует конституция, но на Берга это не произвело впечатления. В таком случае, ответил он, воззвание должно быть опубликовано без подписи Маркса. Гинденбург, конечно, ни за что бы не пошел на такое нарушение конституции, но он также не хотел игнорировать представителей бывшего императора. То, что они просили его нарушить свое всегдашнее молчание по поводу всех партийных споров, его не слишком тревожило. Он считал своим долгом вступиться за императора и за справедливость. Но, поскольку как президент он не может выступать от имени кайзера, ему придется подать в отставку и потом опубликовать свое воззвание. С каждым днем он, казалось, все больше наполнялся решимостью придерживаться именно такого курса, и перед страной замаячила перспектива глубочайшего политического кризиса. Чтобы найти выход из тупика, Мейснер в конце концов предложил, чтобы Гинденбург обнародовал свои взгляды не как президент, а как простой гражданин. Если он сделает заявление в форме личного письма, подпись канцлера на нем не потребуется. В качестве подходящей возможности он предложил дать ответ на письмо Лебеля, которое тот получит разрешение опубликовать.
